Макс Гурин - Гениталии Истины

Видно было плохо. Мешала вытекающая из тёти Наташи германская сперма. Из глаз девушки катились слёзы раскаяния.

— Я… Я раскаиваюсь — еле слышно прошептала она.

— В чём? В чём ты раскаиваешься, шлюха? — спросил пластмассовый сержантик.

— Я раскаиваюсь в том… в том, что я — женщина! — выдохнула она.

— Вот. — сказал Обер, протягивая Ване планшетку, — Это нужно засунуть туда. — и похлопал Наташу по письке.

— А что это, дядя фашист? — спросил мальчик.

— Я не фашист, я — потомок Фашиста! А это, — и он снова потряс в воздухе планшеткой, — это Книга Судеб, малыш!

Под ясным небом повисла неловкая пауза.

— Ладно, малыш, не будем тебя смущать. Да нам уже и пора. Задержались мы здесь. А ведь нам же ещё завоёвывать твою Родину!

— Да как же я засуну это туда? — вскричал возмущённый Ваня.

— Если ни в ту, ни в другую дырку влазить не будет, сделай между ними разрез! — посоветовал ему на ухо Ницше, и все они побежали дальше завоёвывать Марьину Рощу.

Обер уже начал засыпать в коляске своего командирского мотоцикла, когда до него наконец дозвонился Пиночет.

— Меня интересуют ваши успехи! — прозвучало в фиолетовой трубке вместо приветствия.

— М-м-м-м-ой! — подпрыгнул на кочке Обер.

— Что «ой»? Так вы её сделали? Отвечайте!

— Да, товарищ фельдмаршал, но…

— Что «но»?

— Она… ну, в общем, она не совсем кукла.

— Конкретней!

— Мы… Гм, кажется, мы выебли человека! — выпалил Обер. В трубке послышался скрип обескураженной мысли на том конце провода.

— Гм-гм… Не преувеличивайте! — нашёлся наконец Пиночет.

В конце концов дом Мишутки категорически разбомбило. А поскольку Тяпину конуру оккупанты сравняли с землёй в первый же день войны, на сей раз горе-сожители натурально и окончательно остались без крова. Эвакуация же, как вы знаете из сорок второй главы, была так же успешно отменена, и конца-краю страданиям плюшевых праведников в обозримом будущем не предвиделось.

Первую ночь безрадостной новой жизни обезьянка и медвежонок провели в уцелевшем крыле здания Андрюшиного детского сада, но наутро разбомбило и его. Тогда они перебрались в полуразвалившееся здание Института Личной Ответственности. Там им удалось прожить относительно счастливо целых двое суток, и оное счастье было, хоть и относительным, но достаточно полноценным. Перед их последним соитием в Институте Ответственности Мишутка, по всей видимости, из-за нервного перенапряжения, растрогался до такой степени, что назвал Тяпу своей девочкой. Она же столь обаятельно мурлыкнула ему в ответ обезьяной, что у него мгновенно наступила эрекция. Однако в полдень третьего дня Институт Ответственности постигла та же участь, что предыдущие их пристанища. Мишуткой с его предрасположенностью к мистицизму немедленно овладело предположение, будто это сам Господь Бог кладёт им гедеэровские авиабомбы след в след.

— Да-а, — сказал он как-то практически вслух, — возможно, что это хорошо и не кончится…

— Глупый ты! Ты просто устал. — дежурно предположила Тяпа, чтобы успокоить саму себя, и почти обаятельно улыбнулась.

— Однако, как многие и впрямь полагают, всё, что имеет начало, имеет и свой конец. На исходе второй недели войны их мытарства закончились, и сожители обрели наконец долгожданный покой на городской свалке.

Однажды днём, когда они сладко нежились в куче бумажного мусора, Тяпа, излишне зевнув, разразилась сентенцией:

— Знаешь, милый, — начала она как бы издалека, — у меня есть для тебя нечто посередине…

— Чё? — присвистнул Мишутка в меру своих представлений о том, как следует ломать дурочку.

— Вачё, милый! — парировала обезьянка. — Я говорю, есть у меня нечто среднее между предположением и глубоким интуитивным знанием. То есть, это можно назвать и догадкой, а можно и гениальной догадкой, то есть, истиной!

— Ну?

— Не нукай, милый, не запряг! Просто я бы хотела информировать тебе о том, что я думаю.

— Ну что же, проинформируй. — согласился Мишутка и зашуршал рваными промасленными картонками, устраиваясь поудобней.

— Видишь ли, я не то, чтоб прямо увидела такой сон, нет, этот ворох галлюцинаций, сознанья поток и прочая потусторонняя всячина — всё, всё это роится в моём резервуаре, чтоб не соврать, с рождения самого и…

— Чегой-то это ты, мать, так мудрёно выражаться вдруг стала? — перебил Тяпу медвежонок.

— Знать, время пришло. — тихо и неожиданно медленно ответила она, выдержав короткую паузу.