Макс Гурин - Гениталии Истины

Массивные электронные часы с едко-зелёными циферками, висящие под портретом товарища Барби, как и час назад, показывали 16.55 — затем 16.56, 57, 58. В 16. 59 Пиночет погасил свет, вышел из кабинета и запер дверь. Он успевал.

Ровно через тридцать четыре минуты он уже стоял у порога собственного дома с семечками наперевес.

— Здравствуй, дорогая! — сказал он и победоносно протянул своей фрау кулёк.

— Ой! Принёс?! Ты мой самый лучший, самый умный, самый сильный и самый мужественный! — воскликнула Амалия и трогательно распушила реснички. — А они тыквенные? — в шутку нахмурилась она.

— Это самые тыквенные в мире семечки тыквы, которые когда-либо вызревали… м-м-м… в ней! — уверил жену Пиночет.

«В принципе, беспокоит меня лишь одно, — начал писать Мишутка, всё-таки убеждённый Тяпою в том, что ему стоит попробовать стать писателем — почему если в метро мы встречаемся с кем-то взглядами, но не отводим глаза первыми — это со стопроцентной вероятностью означает, что на нас посмотрят снова?»

Медвежонок немного погрыз карандаш и продолжил: «По всей видимости, этот вопрос, со всей очевидностью, является лишь одним из бесчисленных отражений другого: зачем мы здесь?» Его пасть снова непроизвольно открылась и столь же непроизвольно он снова сунул в неё карандаш, не в силах противиться набежавшим к нему в мозг размышлениям, насколько его плюшевая Муза действительно требовала три секунды назад непременного сосуществования в одном предложении какой-то там всего лишь видимости (хотя и «всей») и такового же качественного свойства «очевидности».

Когда эти размышления его утомили, в его квартире зазвонил телефон. На сей раз он точно знал, что это звонит Тяпа, но решил подумать, что это не она. Поэтому-то когда он поднял трубку и услышал её голос, выяснилось, что он был неправ.

— Ну и таки что мы будем с этим делать? — спросила Мишутку его любимая обезьянка. «Зачем ты спрашиваешь об этом меня?» — подумал он, но вслух спросил так:

— Не думаю, что об этом надо знать всем.

— Кого ты имеешь в виду в первую очередь?

(«Господи, как же они надоели со своей непосредственностью, проистекающей от одной лишь лености мысли, сколь бы трогательно это не выглядело! С другой стороны, мы не умеем рожать, конечно».)

— Угадай с трёх раз! — предложил он.

— Ты о Ване? — попыталась уточнить Тяпа.

— Хотя бы. — ответил Мишутка, подумав, «почему бы, в самом деле, и не о Ване?»

— А Парасолька? — всё не успокаивалась обезьянка.

— Парасольке, в принципе, надо сказать, но мне кажется, будет лучше, если это сделаешь ты.

— Но я же с ним почти не общаюсь.

— Именно поэтому в этом есть смысл! — нашёлся Мишутка.

— Когда в гости придёшь? — сменила вдруг тему Тяпа.

Близилось лето. Приближалось и время переезда на дачу, где нет асфальта, где придётся жить в дурацком деревянном домишке, справлять нужду в белый эмалированный горшок, но зато можно будет гулять целыми днями, совсем не заниматься музыкой и, что самое замечательное, — ходить с мамой на пляж, где девочки не носят обуви и ходят в купальных костюмах! Под девочками, разумеется, Ваня подразумевал существ женского пола ну уж никак не моложе лет четырнадцати. У большинства барышень младше этого возраста, как правило, не было так называемых сисек и вообще, они мало чем отличались от мальчиков.

В женщинах же Ваню привлекали две вещи: во-первых, они были совсем другими, чем мужчины, а во-вторых, то, что он мечтал с ними проделать, было категорически невозможно. Вплоть до самого подросткового возраста он будет убеждён в абсолютной порочности своих желаний и помыслов, и только годам к двенадцати всплывёт отвратительная, но спасительная для Вани правда. Выяснится, что мало того, что этого хотят все, так это ещё и очень даже можно совершать в реальности и, что самое поразительное, открывшееся, впрочем, ещё лет через десять, что и женщины относятся к этому с пониманием, а многие из них только о том и мечтают. Но всё это ещё только предстояло узнать.

Сейчас же, доступного максимума удовольствия Ваня достигал лишь на пляже, поскольку даже мастурбация пока оставалась для него книгой за семью печатями.

Обычно он лежал на песке рядом с Ольгой Васильевной и разглядывал ножки окрестных дамочек. В первое же лето своих наблюдений он сделал вывод, что пятки бывают двух видов: с доминантой розового или жёлто-рыжего цвета. Конечно, в чистом виде, ни тот, ни другой тип не встречаются в жизни, но в любом случае, цвет пяточной кожи любой отдельно рассматриваемой девочки тяготеет к одному из двух. По этом признаку тётя Наташа и Ванина двоюродная сестра Анжелика были прямыми противоположностями. У тёти Наташи пяточки были розовенькие, у Анжелики — другие.