Макс Гурин - Гениталии Истины

— Но ведь я могу изловчиться, проникнуть в то время, которое ты запрещаешь и оттуда запретить время, которое идёт сейчас!

— Я же тебе уже сказала, что не в этой жизни. В этой жизни ты — мальчик, а я — девочка, а пока ты мальчик, ты не сможешь запретить время, в котором на всё воля Девочки. Вот если в следующей жизни ты родишься девочкой, вот тогда — да. Но, разумеется, только в том случае, если я, в свою очередь, буду в той жизни мальчиком. Потому что, так или иначе, поздно или рано, Девочка оказывается сверху…

— Ты дрянь! Я тебя ненавижу! — заревел во весь голос Мишутка и в этот самый момент споткнулся о банку сгущёнки и полетел куда-то в майское болото над крошечными серебряными иголочками.

Пока он подлетал к болотному берегу, с болотного дна под действием сложных процессов газообразования начал медленно всплывать затонувший здесь в сорок первом фашистский танк. Поэтому когда Мишутка упал в болото и принялся судорожно отплёвываться, в том самом месте, где оказались его нервные меджвежьи губы появилась башня всплывшей «Пантеры», и так уж само собой вышло, что он нечаянно поцеловал зеркальную немецкую свастику. Тяпа захохотала так, что невольно пукнула. «Пантера» же медленно повалилась на бок, и в самом центре её абсолютно гладкого днища сначала набух ржавый пузырь, потом лопнул, и на его месте образовалась маленькая дырочка, которая уже в следующий миг начала стремительно расширяться.

Через минуту всё было кончено. За это время дырочка выросла до размеров огромной бесформенной бреши, в которой Мишутке даже удалось разглядеть позеленевшие от сырости черепа погибших фрицев, однако в образовавшуюся дыру немедленно хлынула вода, и «Пантера», едва всплыв, снова погрузилась на дно болота. Теперь уже навсегда.

«Вот видишь, — сказала Тяпа, — искреннее чувство всегда отыщет себе лазейку! И нет такого непонимания, в стене которого не могла бы пробить брешь Любовь!»

«Ага!» — смекнул Парасолька, которому наконец удалось покинуть банку из под полтавской сгущёнки в образе лесного клопа.

«Пригласить всё-таки Гитлера или тогда уже завтра?» — спросил себя Пиночет и посмотрел для очистки совести на часы. В принципе, рабочий день со всей очевидностью подходил к концу. Задержка на службе грозила внутрисемейным конфликтом, поскольку он мог не успеть купить тыквенных семечек для своей супруги, а его благоверная фрау Амалия терпеть не могла невыполненных обещаний. «Если мужчина не держит слово, — любила она повторять их сыну Фридриху, — он не мужчина, а какое-то неизвестное современной науке существо. Например, Чебурашка. А я, как ты знаешь, мой дорогой, — говорила она уже своему мужу наедине, — не сплю с Чебурашками! Конечно, большие нелепые уши тоже можно считать достоинством, но какой от них прок в постеле? Разве что, приложив их к моей вульве, можно услышать музыку сфер, но, видишь ли, милый, я не героиня Толстого, и от секса я привыкла получать удовольствие! Да и вообще, я предпочитаю слушать музыку, а не исполнять. Короче говоря, не можешь выполнить своего обещанья — не обещай!» «Действильно, лучше б не обещал! Кто за язык тянул?» — думал Пиночет, приподнимая рукав своего оранжевого мундира. До конца рабочего дня оставалось ещё полчаса. «Пожалуй, успею!» — решил он и нажал кнопку звонка.

Гитлер пришёл к нему в штатском.

— Интересное кино! — возмутился про себя Пиночет, а вслух спросил следующее, — В первую очередь, мне бы хотелось услышать, почему Вы уже переодели мундир? Да будет Вам известно, любезный, что до конца рабочего дня ещё двадцать четыре минуты!

— Прошу меня извинить, но ровно десять минут назад мне позвонила супруга и сообщила, что ровно в 15.00 по радио объявили учебный перевод времени. Вам об этом ничего неизвестно? — вежливо осведомился Гитлер.

— Мне-то как раз известно. Неизвестно мне только одно: как это так выходит, что мне это известно, а Директор Разведки узнаёт об этом от жены, да и то с опозданием. И ещё мне хотелось бы знать, во сколько мне обойдётся установка таких ворот, в каковые бы это недоразумение пролезло настолько свободно, чтобы не вызывать у меня, достаточно терпеливого человека, бешеного раздражения, а?

— Бэ… — подумал Директор Разведки, а вслух вторично принёс извинения. Пиночет взял ручку и, прикинув, видно ли Гитлеру, что конкретно он пишет, состроил сосредоточенное лицо и принялся рисовать похабщину. Минуты две он молча периодически вскидывал как бы в творческом озарении голову и, будто лизнув своей вдохновенной мыслью клитор незримой Музы, снова принимался ожесточённо царапать бумагу.