Татьяна Мудрая - Девятое имя Кардинены

— Неплохо живет лесник, однако. На чем это сюда завезли?

— На истребителе класса «корабль — суша — корабль».

— Ох, снова шуточки шутишь.

— Шучу. Дом строили — была широкая временная дорога, потом ее уничтожили.

Позже, когда они утиснулись на ложе и грелись в лучистом тепле, которое шло сюда через стену от плиты, Танеида спросила:

— Лето у тебя здесь хоть бывает?

— Аж два месяца в году: июль и август. В июне пригреет, пойдут проталины, вешняя вода запоет. Цветы здесь растут прямо из сугробов. Крокусы, фиалки, я и ландыши в тенистых местах видел, но попозже. Да здесь и в разгар зимы солнце веселое, горячее, как девушка.

— И лавины спать не мешают?

— Они сюда не доходят. Видела — здесь горы стоят в отдалении, луга кругом, речка течет, не замерзая, поет ночью.

— Центр мироздания.

Он кивнул:

— Будто ты сидишь внутри спелого плода, пронизанного светом. У меня так было в молодости, когда наезжал сюда. И сейчас снова.

— Почему ты не приходишь ко мне в город?

— В Лэн? И не буду.

— Почему?

— Там, как и на заставах и в крупных поселениях, — ваша епархия. Я же люблю быть хозяином на своей земле. А, всё равно пахту и масло обратно в сливки не собьешь.

— Это о красных и серых?

— Есть и другие цвета, которыми рисует нас жизнь. Белый и серый. Белый и черный… Ладно, какого шута мы нынче полезли в политику?

Люди Денгиля сидели у перевала, спускаясь, чтобы привезти им мелкую дичь. Сами они никуда не ездили — Танеида смеялась, что ружейную охоту ей Аллах запрещает. «Разве что купить сокола или собаку обучить…» Мохнатый Денгилев овчар ходил за ним по пятам. Ее он тоже соблаговолил обнюхать — пахла хозяином, вожаком стаи. И вкусной едой пахла — хотя у плиты стоял Денгиль, она же, имея к этому делу полнейшую неспособность, только сидела рядом, чистила овощи и вздыхала о кулинарных талантах тетушки Глакии.

— Тебе в дивизии и Дворце Правительства не надоели разговоры о холодном оружии? — спросил он как-то.

— А что?

Он выложил на хрустальный столик тот прямой, чуть изогнутый меч, сняв его со стены. Ножны были потертые, случайные, но клинок — стилизован под японский, только конец не срезан наискось, а слегка оттянут и приострен. Длинная рукоять с круглой съемной гардой, где изображены дерево и дракон, на эдинский манер слегка обжата по руке, точно пальцы первого хозяина втиснулись в шершавую кожу, оставив след.

— Это я с Могора мертвого снял. Он был бы твоим, если б ты не уступила тогда мне победу. Помнишь, Мгерское дефиле — еще там твой названый братец присутствовал?

— Помню. Красавец клинок! Но для меня тяжел.

— Не думаю. Сталь легкая и полая, не с шариками, а со ртутью внутри для вескости удара. Ты посмотри на узор и надпись: это меч-женщина.

От рукояти до острия, чуть изгибаясь, по всему долу шел гравированный золотом и чернью в той же технике, что и на цубе, орнамент: юноши и девушки с длинными развевающимися волосами, держась за руки, составили хоровод. Сверху две молнии, знак германского и скандинавского бога Тора, и надпись.

— Что тут за фашистская символика?

— По-твоему, и свастику, древний солярный знак, выдумал Гитлер? Здесь молнии обозначают Терга, который, как и Тор, повелевает громами. А изображен праздник первого августа, День Терги, сбор урожая и начало обвальных летних гроз, от которых она служит защитой. Прекрасный праздник и страшный.

— А надпись?

— Старинными письменами Эро обозначено: ТЕРГАТА. Название праздника и имя меча.

Через неделю, как по уговору, Денгиль отвез ее обратно.

— Ты — счастье мое, краткий миг, вспышка, которую вспоминаешь до тех пор, пока не настанет черед другой. Всё время жить счастьем — все равно что дышать пламенем, — сказал он, когда оба прощались за перевалами.

Танеида согласилась. Только теперь уже сама протянула руку за той фляжкой (он на этот раз не настаивал), выпила тягучую хмельную жидкость, горькую от трав забвения.

…А потом было то триумфальное лето, и шествие через Лэн, и снова возвращение в Эдин, и новые доверительные беседы с Шегельдом и Диамис, которая присоединилась к кружку, получив прозвище «Графит». Раза два наезжал из Вечного Города его хозяин, привозил свою новую подругу, бесподобную в свои сорок лет танцовщицу Эррату Дари, белозубую и быстроглазую. В ее жилах текла кровь эроских предгорий, и седая прядь поперек шапки смоляных кудрей выглядела перевязью на папахе.

Вместе с мужьями наведывались Эннина и Рейна. Повадился заходить и Марэм-ини, опекая дочек: вспомнив давнишнее свое обучение в институте изящных искусств, забивался во время сходок в укромный угол и рисовал на всех шаржи средней остроумности. Побратима изобразил с косой до подколенок, Танеиду и Бахра — в виде камеи Гонзага: в овале два горделивых удлиненных профиля, женский и лошадиный. В Ано-А двери были увешаны портретами его работы, что заменяло таблички с именами.