Татьяна Мудрая - Девятое имя Кардинены

Тетушка с утра до вечера отважно сражалась с широкомасштабным хозяйством, стряпая, задавая корм, стирая, штопая и блюдя чистоту. Последнее было самым легким — здесь и пыль, казалось, ни на что не садилась. Славная была женщина, одно нехорошо: стоило Тэйни появиться в пределах ее досягаемости, как затевался монолог. Начиналось обычно с иронии по отношению к отсутствующим. Тетушка, как следовало из бесфигурного креста у нее в спальне, была из северных христиан — пресвитерианка или методистка. За кого она держала хозяина с его тюркским прозвищем и не слишком респектабельными молитвами, Тэйни пока не поняла. Впрочем, свою личную веру тетушка «в нос людям не сувала», зато хозяин прямо-таки с языка не сходил: Денгиль то, Денгиль се…

— Сейчас в доме безлюдье, потому что охотничий сезон. Гоны прошли, мамаши детей подрастили — самое время оленину вялить, шкуры распяливать на рамках, — говорила она, двигая огромный лагун с похлебкой на огонь и такой же почти чайник — с огня на пол.

— Что же, Денгиль охотник?

— Лесник.

И рот на замочек. Через десять минут, вытряхивая коврик на улице, опять:

— Ты бы посмотрела, каких он стеклышек для аппаратов и ружей из Эро навез. Преционная… прецизионная оптика или техника называется.

— Зачем ему оптические прицелы? Горных козлов за десять километров высматривать?

— А почему бы и нет?.

И снова на роток накинула платок. Белье из чайника крутым кипятком заливает и на плиту громоздит, дело опасное. Через пять минут:

— Книги у него! Буквы то остроугольные поверху — готика, то кудрявые — греческие или месроповские, то как плужный лемех — иврит, то сверху как в одну черту — де-ва-на-гари. Еще куфи и насхи. Денгиль ими Евангелие на арамейский перетолмачивает, лучшего дела не нашел. Все языки знает, похоже, а по-нашему, по-эркски, говорит — заслушаешься. Он ведь меня из лесу привез, когда дом ставили.

— С кем ему здесь на языках говорить? С охотниками?

— Бывает, и с учеными.

Опять застопорило. Но через минуту:

— Ешь больше. Вот приедет Денгиль-ини, спросит: хорошо ли гостью врачевала и обихаживала? Одно названье — володетель. Без его знака и за большой стол не усядутся.

— Какой стол, этот в доме или еще где?

— Да ну тебя, дева, с твоими расспросами!

Дверь на половину Денгиля была вечно заперта на ключ. Однажды Тэйни, зайдя в дом без тетушки, увидела ее приотворенной и как-то само собой вошла.

Дом воплощал в себе гармонию, комната — изысканный диссонанс. На окнах вместо занавесок — японские расписные экраны из шелка; стены не обшиты даже рейкой, но стесы бревен отполированы до матового блеска. Самая простая мебель, ни резьбы, ни узора, ни глянца — но на полу саксонская кобальтовая ваза с попугаями. Крашенный суриком настил, поверх него мозаичный меховой ковер. Клинки в драгоценных ножнах и ружья с наборными ложами устроены на скамьях, обтянутых грубым сукном. Друзы горного хрусталя и аметиста перемежаются с пучками сушеных трав. Удивительное сочетание варварства и утонченности.

И вот еще — она полуобернулась к выходу — прозрачная глыба то ли бесцветного хрусталя, то ли гутного стекла с выровненной поверхностью, а над ней — ее, Тэйни, портрет из эдинской квартиры!

— Синдром жен Синей Бороды, — язвительно произнесли из-за ее плеча.

Мужчина был тонок в кости, загорело-морщинист, темно-русые пряди густо присыпаны белым. Глаза совсем серебряные, только обвод радужки темный и зрачки. А взгляд то ли нагой, то ли обнажающий твою собственную душу.

— Простите, ради всего святого, мне не говорили, что сюда нельзя. А зачем у вас мое фото?

— Затем, что я в одночасье в вас влюбился, когда сюда на руках тащил, — он хмыкнул. — Грязную, как нищенка, пахучую, как портянка, — а еще вы причитали во всё горло от схваток.

— Почему вы обижаете меня и говорите неправду?

— И ведь верно, что зря, — сказал он с неожиданно искренней интонацией. — Оскорбился проникновением в святая святых. А с фото очень просто. На той стороне нашли негатив и переправили. Это, кстати, вольная перерисовка, я не люблю копий и вообще суррогатов. Кстати, коня вашего замечательного наши люди тоже увели с конезавода и сюда перегнали, исключительно из чистого озорства. Я на нем и приехал. Так что я примерно знаю, кто вы. Прямое мое дело: справки наводить. Да сядьте, что мы друг перед другом навытяжку стоим, — он пододвинул кресло, такое же архаически немудреное, как и вся мебель.

— И насчет моих вы знаете?