Татьяна Мудрая - Девятое имя Кардинены

Женщина открыла одну из них.

В тесной прихожей помещался лишь столик с каким-то хитрым телефоном, два стула и двое молоденьких офицеров в серо-красном, которые резались в нарды, но тотчас же вскочили и хором прищелкнули каблуками.

— Вольно. Давайте играйте дальше, но телефонную и иную связь блокировать в течение часа. Ходы в игре обдумывайте не так, как до сего, а не торопясь: нарды — штука, азарта не терпящая. Понятно?

— Так точно, очень даже понятно!

А дальше находилась не приемная босса и не кабинет шефа, но небольшая комната, поделенная ширмами натрое — чтобы отгородить спальню от кухни с плитой и холодильником и еще оставить посередине место для письменного стола и кресел. Прямо над столом было окно, забранное решеткой. Женщина нажала рычажок в стене: решетка расползлась надвое. Открыла створку окна, которое было довольно широким и выходило во внутренний дворик, замкнутый стенами.

И запела — тем самым удивительным голосом, который поразил обоих мужчин с самого начала:

— Ну, пришел, — перебил финальную руладу хрипловатый старческий баритон, идущий откуда-то сверху. — Благо койка рядом с окном. Дальше что?

— Как здоровье ваше?

— Второй инфаркт кое-как залечил, с минуты на минуту жду третьего и окончательного, ибо всполошен ночным визитом.

— Мне надо поговорить с вами.

— Разумеется, разумеется. Затем и приехали. Нет чтобы с букетом и коробкой конфет средь бела дня да через входную дверь.

— Там же врачи стерегут и на меня зуб точат.

— И поэтому будем на весь двор петь серенады? Перевесясь чрез перилы, ножку дивную продев? Лезть к тебе в окошко я в моем нынешнем состоянии не в силах.

— Не беда, сеньорита уже приспособилась лазить к кавалеру сама, только вот незадача…

— Какая?

— Она вдвоем.

— Ну что же, идите оба. Держи!

Перед носом Таира в окне закачался какой-то плетеный конец. «Веревочная лестница. Забавно», — подумал он, пока женщина поднималась. Затем он сам поставил ногу в нижнюю петлю. Видимо, на его профессиональные навыки не очень-то полагались: женщина перегнулась, ухватив его за ворот, потом за пояс. Таир ступил ногой на подоконник, спрыгнул вовнутрь — и предстал перед щуплым, смирным и узкоглазым человеком в пижаме. Президентом Лоном Эгром.

Через полтора часа, когда они уже пребывали в нижней комнате, а президент снимал канат с крюка над своим окном и прятал в сейф, женщина сказала:

— Теперь договор будет утвержден не позднее чем завтра. Вас это успокоит?

— Да. Мы друзья?

— Нет, но мир нужен и вам, и нам одинаково. А потом грядет война в Лэне — и как бы нам не столкнуться лбами, если Горная Страна покорится государству Эдинер.

— Как твое имя?

— Я Танеида-Эль Кардинена. Мои кавалеристы держат границу с Лэном, а один отряд, на счастье, охраняет здесь меня и президента.

И добавила с усмешкой:

— Как видите, l'etat — s'est moi. Государство — это я.

И снова — ветер, который дует из щели меж двух времен… Эдинская степь весной — это летящие вдаль пространства, по которым перекатываются волны трав, и цветы в зеленых прядях; солнце, которое дробится в мелких теплых озерах, кудрявые рощи и перелески, табуны золотых эдинских коней, которые пасутся на воле — топот копыт их, когда что-либо их встревожит, подобен грому средь ясного дня. А когда они покойны, над землей царит слитный звон кузнечиков, музыка летнего дня в полной его спелости.

Малый отряд «красных всадников» шел наметом, пьянея от скачки и теплого ветра. И по не совсем форменной одежде, и по тому, что рассыпались по степи, как дробины на излете, ясно было, что едут не по делу — так, разгуляться на просторе.

Народ в личной охране президента попадался разный. Не всех революция и война оторвали от сохи, иных и от крепкого хозяйства, как полковника Нойи, а кое-кого и от университетской скамьи. Дан, старший лейтенант, славился тем, что имел два высших образования, педагогическое и связи, оба незаконченные.

Вот он и вспоминал позже:

— К косяку рыжих кобылиц прибивался, танцевал черный жеребец. Именно черный, а не вороной, я не оговорился: вороной — значит, с синеватым отливом, а этот был весь точно из тьмы, аж глаз тонул. А уж хорош, как дьявол: грива и хвост косматые и чуть ли не торчком стоят, так густы, грудь как кузнечный мех, круп что наковальня, шея лебедя, а голова невелика, суха, уши прижаты. И посматривал на нас ой как хитро!