Татьяна Мудрая - Паладины госпожи Франки

Так мы шли в зиму.

Зимой я окончательно уяснил себе назначение подвала в доме госпожи Франки. Что напротив каждого низкого в вышину и вытянутого в ширину окна был установлен огромный арбалет — в случае скопления неприятелей бить по ногам, — легко было догадаться сразу. Но помимо этого внизу был устроен гимнастический зал с шахматным полом: квадрат черного мрамора — квадрат белого. Здесь гвардейцы обоих видов крутились на поперечном брусе, раскачивались на канате, метали ножи, боролись и фехтовали, разбившись на пары: кавалер с кавалером, дама с дамой. Время от времени они менялись своими «половинками», как в вывернутой наизнанку кадрили. Женщины владели всяческим оружием, в том числе и оружием своего тела, почище иного мужчины, но притом были непобедимо привлекательны для взгляда. (Как-то один из моих привозных офицеров решил полюбопытствовать, так ли оно хорошо для осязания. Увы, более всего «оно» походило на кормовое весло, которое развернулось и с размаху заехало ему по затылку. Когда он слегка прочухался и смог оторвать голову от половиц, перед ним маячил хоровод прехорошеньких девичьих рожиц, скалящих зубки — и все эти рожицы были похожи друг на друга, как двойники. Но это к слову.)

Чинов здесь намеренно не соблюдали, отношения были довольно короткие. Все были из одного гнезда: так сказать, лесовики и лесовички.

— Ребята, кто это в прошлый раз цеплял мой намордник? — говорила Франка, вертя в руках фехтовальную маску из тонкой проволочной сетки. — Клапан совсем разогнули, не иначе прилаживали на чью-то редкостно умную голову.

— Ну, тогда это мастер Френсис надевал на счастье!

Они и в самом деле пытались меня поднатаскать, но я оказался, по их меркам, неловок. Недаром детей акробатов начинают обламывать с раннего детства, пока не затвердели хрящи. Единственная радость от этого — обучать меня взялась сама Франка, к ревности и зависти всех остальных. Сама она, хотя за «тяжелый клинок» не бралась, на рапирах билась отменно: оса с жальцем длиннее ее самой.

Яхья тоже обучался всяческим телесный ухищрениям, увлекаясь этим, на свой мальчишеский манер, без оглядки — так же, как без оглядки был влюблен в нашу госпожу. Носился по залу разгоряченный, разрумянившийся, потный. Ноэминь, которая единственная не была заражена соревновательством, а сидела как зритель, — морщила носик:

— Фу, как скверно от тебя несет, будто от мужика!

Положим, ото всех тут пахло распаренным телом. Кое-кто из мужчин показывал фокус на поперечном брусе: раскручивался «мельницей» на обеих руках и когда уже набирал скорость, отнимал одну. Я боялся: сорвется — и его расплющит о стену кровавым месивом с костями. Но тут обороты замедлялись, и он, разжав свой мертвый захват, спрыгивал вниз на пробковый ковер.

Да, теперь я вполне понял тот случай со спицей: при мне все они протыкали вытянутыми пальцами тростниковые циновки, натянутые на стоячую раму, и ни царапины не оставалось на плотной и гладкой коже.

И еще было нечто совсем уж необычное. Каждый из них, включая на сей раз и Ноэминь, опускался на «свой» квадрат, охватив колени руками и подтянув их к подбородку: «погружался в себя». Как-то меня тоже усадили, и я вошел с ними в мир безупречной чистоты и тишины.

— Слова производят в мозгу шум, подобный шороху палой листвы, и мешают мыслям, — произнес кто-то у меня над ухом. Поправил мою позу и удалился.

Время плавилось, стиралось. Стены отодвигались в даль, потолок — в вышину, растворяясь в бледности зимних облаков. Я ни о чем не думал; вернее, думал ни о чем. И здесь пришли новые звуки: мышь домовито копошилась в углу, на улице монотонно вопил бродячий торговец и цыгане стучали в бубен со звонами. Под снежным покровом сонно росла трава и раскрывались фиалки. Крылья малых птиц свистели в холодном воздухе. Я обрел новый слух и новое зрение. Мир связался воедино тысячами нитей — живой, и пульсирующий, и раскрытый навстречу, как чаша, сложенная из двух рук с отогнутыми лепестками пальцев.

— …И небо в чашечке цветка, — тихо сказал всё тот же голос.

Тотчас же все начали потягиваться, вставать, перебрасываться шуточками.

— А из вас вышел бы толк, кэптен, — сказали мне. — Надо же, с первого раза так углубиться! Что значит человек искусства.

Откуда они все узнали, что я мечтал в юности быть свободным ваятелем?»

«Спустясь с гор, перед нами открылась цветущая равнинная земля…