Александр Карпенко - Гребцы галеры

Я подозреваю, что в ее мягком пушистом брюшке скрыт некий потайной выключатель, позволяющий ей, забравшись на спальное место, начинать задрыханство, едва донеся голову до подушки. Или даже не донеся — еще в полете.

Ценное качество для выездного работника. Я, в общем-то, и сам так умею, что естественно при моем скоропомощном стаже. Где угодно и как угодно — хоть вверх ногами.

Но не всегда пользуюсь выпавшей минуткой. Дело даже не в солидарности с водителем, которому тоскливо целыми днями торчать за баранкой одному, не имея того, с кем можно почесать языком. И не в желании почесать им самому. Просто люблю дорогу.

Пилоту — ему оно по должности положено, иначе такую профессию выбирать ни к чему. А вот откуда это у меня — сам не знаю. Не всегда так было, кстати. Сперва, в начале моей работы на «Скорой», просто не до дороги было. Меня тошнило, мутило и укачивало. Таблетки в аэропорту коробками закупал.

Потом, уже адаптировавшись, зевал от скуки, ожидая с нетерпением конца длинных перегонов. Далее научился дрыхнуть на ходу, и рейсы стали субъективно короче. Многие так и застревают на этой стадии. Моя первая начальница даже подушку с собой возила. И последняя, которая сейчас сопит в перчаточном ящике, верно, развлекалась бы таким манером бесконечно, да мешает избыточная общительность и неуемное любопытство.

Прошло время, и я с удивлением стал замечать за собой, что не валюсь на капот сразу, как только сдам больного. Вместо того все больше и дольше сижу, положа ногу на ногу и закинув за голову руки, покуриваю, изредка перебрасываясь парой-тройкой словечек с пилотом, любуюсь дорогой.

Дорога — она разная. Даже одна и та же трасса, наезженная сотнями рейсов, всякий раз предстает в ином обличье. То она чистенькая, умытая, розовеет в раннем, еще не рыжем, а кровянисто-темном солнышке, то пестрая от осеннего листа, который метет острый боковой ветер в кислую слякоть. То обрамлена полосами нежной, светлой, прохладной весенней зелени, то тонет в снегу, падающем рваной тяжелой метелью, комьями осыпающемся с ветвей. То она раскаленная, пыльная, слепящая отраженными гладким покрытием лучами, то растворяется в серой туманной дымке, и дождь отскакивает от нее крупными холодными дробинками. А ночью после дождя от луны на асфальте, как на море, тянется к тебе лунная дорожка. Есть поверье, что пройтись по лунной тропинке к счастью. А она все обманывает, убегая из-под колес, дразня своей недостижимостью…

Обрывочки мыслей о дороге то сплетаются, то расплетаются, помалу складываясь в рифмованные строчки, Они сперва корявые, нескладные:

Чепуха какая-то. Чуть приспускаю боковое стекло, запаливаю сигаретку, нагло пользуясь тем, что начальница дрыхнет. Мы плутаем среди мелких перелесков по извилистой грунтовке. Запах цветущего клевера не в силах заглушить даже табачный дым. Клевер здесь почему-то ярко-голубой, и, глядя на залитые им луга, кажется, что это качается отражение яркого неба в спокойной воде озер.

Нет, не то. Не то и не так. А пахнет-то, пахнет! Совсем как дома. Лечь бы сейчас в траву и лежать на спине долго-долго, провожая взглядом прозрачные перья медленно плывущих облаков… Может, остановить машину да лечь? Вот просто лечь да лежать, и гори все синим пламенем…

Пошарил за сиденьем, потом за другим, с сожалением понюхал пустую бутылку. Отправил ее в окошко, окурок — за ней. Окурок унесло назад, он долго катился по асфальту, рассыпая оранжевые искры. Путаница образов неожиданно выстроилась в отчетливую картинку, будто фишки в детской мозаике, и вдруг стихотворение предстало совершенно законченным. Словно не я его придумал, а оно всегда было именно таким, только разорванным на кусочки, которые следовало правильно сложить.

Я так упивался строчками, родившимися совершенно неожиданно, что не обратил внимания на то, что мышка давно уже проснулась и, пристроившись напротив, внимательно меня разглядывает.

— Шура, что ты там бормочешь?

— А? — не сразу включился я.

— Полностью погружен в себя. На внешние раздражители реагирует неадекватно. Взгляд отсутствующий. Наводит на мысли, знаешь ли. То середь ночи с кем-то беседуешь, то этакий вот аутизм… Может, попросить Абраамыча? Он тебя в спокойную палату определит, где больных поменьше, — подначивала Рат. — Нет, правда, что с тобой?