Владислав Кетат - Стать бессмертным

— Может, очень даже может быть. — Матвей Матвеевич машет на меня рукой, совсем так, как это в его адрес обычно делает Стелла Иосифовна. — Не берите в голову, Алексей…

Он заканчивает с носом, (платок теперь старомодно торчит из нагрудного кармана пиджака) и с хрустом поднимается из-за своего, видавшего виды, стола.

— Алексей, у вас сегодня ещё есть занятия?

— Вроде, нет, — отвечаю я.

— Тогда, сделайте одолжение, отбуксируйте меня до подъезда. Очень, знаете ли, скользко.

Я помогаю ему одеться, накидываю на себя куртку, и мы не спеша выходим из здания. На улице средней колючести мороз, заставляющий вспомнить подмосковные зимы из моего детства, коих в Подмосковье уже давно нет.

Мы идём под ручку, словно влюблённые, по обледенелым тротуарам, обходя низенькие ещё сугробы и раскатанные студентами ледяные дорожки.

— И всё-таки мне интересно, что они хотели сказать своим поведением? — спрашиваю я.

Матвей Матвеевич удивлённо смотрит на меня снизу вверх.

— Вы опять про сегодняшнее?

— Да, вы знаете, из головы не выходит.

— Понимаю, понимаю. Что ж, попробую объяснить. — Матвей Матвеевич тяжело вздыхает. — Знаете, Алексей, любая религия, когда она только формируется, является следствием некоторого прогресса, поскольку это есть не что иное, как подвижка в человеческом мировоззрении. Согласны?

— Думаю, да.

— Но, с другой стороны, религия есть порождение человеческого невежества и лени. Невежество — прекрасная почва, на ней прорастает любая идеология, а лень — гарантирует от желания променять её, идеологию, на любую другую. — Матвей Матвеевич хитренько улыбается. — Снова согласны?

— Допустим, согласен. Но, Матвей Матвеевич, извините, к чему вы это сейчас сказали?

— Не спешите, Алексей. Лучше ответьте, чем для невежи одна религия отличается от прочей?

— Ну… обрядами, наверное.

— Совершенно верно. Вот невежа и выбирает для себя ту религию, обряды которой ему понравятся больше всего. А то, что вы сегодня изволили наблюдать и есть…

Матвей Матвеевич оскальзывается на ледяном тротуаре и неуклюже повисает на рукаве моей куртки.

— Ах ты, беда, — причитает он, — ноги не держат.

Я аккуратно привожу его в вертикальное положение и сам крепко беру под руку.

— Теперь я буду кавалером, да? — пытается шутить Матвей Матвеевич, — Алексей, на чём мы остановились?

— На обрядах.

— Ах, да, обряды. Они ведь бывают разные и странные, эти обряды. Не могу говорить с полной уверенностью, но есть мнение, что наивные студиозусы просто исказили до неузнаваемости, то, что прижилось здесь очень давно, гораздо раньше двуперстника, и что не смогли извести ни церковь, ни советская власть. Как масленицу и день Ивана Купала.

— Вы хотите сказать что…

— Алексей, — Матвей Матвеевич отпускает мою руку, чтобы полезть за платком, — простите за банальность, но всё, что я хотел сказать, я уже сказал.

Глаза у Матвея Матвеевича светлые-светлые, как слабенькая голубая акварелька. Из-за его сильных очков они кажутся большими и очень выпуклыми. Смотрит Матвей Матвеевич ими на меня то ли ласково, то ли снисходительно, то ли ещё как, не пойму.

— И всё-таки, я ничего не понял, причём тут двуперстник и мои павианы?

— Алексей, вы верите в бога? — вместо ответа очень доверительно спрашивает Матвей Матвеевич.

— Нет, Матвей Матвеевич, я его боюсь.

— Значит, верите. А в церковь, как я понимаю, не ходите?

— Нет, не хожу.

— А почему, позвольте спросить?

— Потому, что им гораздо важнее раскаявшийся детоубийца или растлитель малолетних, чем ни разу в жизни не исповедовавшийся преподаватель сопромата.

— Думаю, причина в другом, но, допустим. — Матвей Матвеевич чешет переносицу. — А почему другие люди туда ходят, как вы думаете?

— Смерти боятся, наверное…

— Именно так. А что нужно сделать, чтобы её не бояться?

Простой, вроде бы, вопрос поставил меня в тупик.

— Потерять рассудок или… — начал, было, я, но замолк.

— Ну-ну, продолжайте, — подбадривает меня Матвей Матвеевич, — потерять рассудок, или?

— Стать бессмертным, — заканчиваю я, — то есть, самому стать богом…

Матвей Матвеевич озорно щурится.

— Вот, Алексей, вы и ответили на свой вопрос. Варианта всего два: либо павиан, либо бог.

— Всё равно, ничего не понимаю…

— И был человек, — отчётливо, словно разговаривая со слабослышащим, понимающим только по артикуляции, произносит Матвей Матвеевич каждое слово и пристально смотрит мне в глаза. — И был он слаб. И сказал человек: «Да будет Бог». И явился Бог, плоть от плоти человек, но Бог. И сказал человек Богу: «Ты — Бог, тебе небо, огонь и я сам». И ответил человеку Бог: «Ты — человек, тебе твердь земная и поля и леса и вода рек, озёр и всех трёх морей». И стал человек раб его…