Владислав Кетат - Флорентийская голова (сборник)

А Женя, определённо, меня ждала. Она стояла не просто так, глядя в темноту, на дождь, думая о своём, она смотрела на меня, и на её губах тоже была улыбка, только она не думала её скрывать. Она была мне рада, и это все видели. Когда я подошёл, Женя ловко, по-борцовски, ухватила меня под левую руку так, что я на секунду подумал, не собирается ли она мне её выкрутить.

— Ну что, поехали за орехами! — весело сказала она.

— Э-э-э, что? — удивился я.

— Я говорю, пошли быстрей, — ответила Женя, и мы пошли.

Раскрытый зонт оказался для двоих преступно мал. Кое-как сгруппировавшись под чёрной кляксой, мы шлёпали в «Чайную таун» напрямик, через стоянку.

— Должно быть, этот зонт модели «эгоист», — заметила Женя.

— Это, смотря с какой стороны посмотреть, — ответил я, чувствуя, как тяжелеет от воды правый рукав пальто.

Несмотря на ранний час, в кафе было уже приличное количество посетителей: трое упитанных милиционеров с короткими автоматами, пять или шесть, судя по припаркованным у входа жёлтым «Волгам», таксистов, и несколько ярко одетых дам без спутников. Были там и двое наших, с которыми я перекинулся ничего не значащими подмигиваниями.

Сели у окна. Тут же подскочил не по времени свежий официант Борис, высокий и лысый. Женя заказала себе «Американо» и пончик, а мне вдруг захотелось пива, хотя пять минут назад я о нём и не думал, и я попросил «Францисканера», но его не оказалось, и мне пришлось взять какое-то местное, разливное. Женя удивлённо подняла на меня брови. Видимо, ей было не очень понятно, как можно пить пиво в четыре утра. Я виновато улыбнулся.

Заказ принесли быстро. Я сделал большой глоток, но ожидаемой радости он не принёс. Глотнул ещё — эффекта по-прежнему не было. Что-то было не так.

«Дело не в пиве, — подумал я, — просто пиво не очень подходит к погоде, времени года и суток…»

— Хочется лета? — прервала мою мысль Женя.

Я кивнул.

— Я тоже очень люблю лето, — сказала она. — В смысле, лето вообще, но я ненавижу лето московское, короткое и дождливое. Уж лучше бы его вообще не было, а была бы всё время зима, снег и мороз. Потому что лето должно быть всегда, круглый год, только тогда оно имеет какой-то смысл.

Я посмотрел на неё с удивлением.

— Забудь, — Женя неопределённо махнула рукой, — возьми лучше ирландского кофе. Думаю, он лучше всего подойдёт к дождю.

Я отодвинул бокал с пивом и сделал так, как сказала Женя — заказал ирландского кофе, то есть обычный кофе, в который добавили виски, сахар и сливки и подали в высоком стакане на ножке и с круглой ручкой для пальца.

— Что-то не так с пивом? — спросил Борис, забирая недопитый бокал.

— Ошибся сезоном, — ответил я, — просто принесите поскорее заказ.

— Сию секунду, — и Борис исчез за стойкой.

Через минуту он вернулся и у меня на столе оказался тёмный фужер с нахлобученной сверху сливочной шапкой.

— По-моему, многовато сливок, — сказала Женя тихо, чтобы не услышал удаляющийся Борис.

— Так даже лучше — рождает правильные климатические ассоциации, — ответил я и аккуратно отхлебнул из фужера.

И вот тут всё встало на свои места. Всё вдруг стало хорошо, всё стало как надо. Видимо, перемены к лучшему отразились на моём лице слишком явно, поскольку Женя одобрительно закивала:

— Вот видишь, главное выбрать правильный напиток.

Я хотел её поблагодарить, сделать комплемент, сказать что-нибудь приятное, но вместо этого из меня полился такой поток откровений, какого я за собой не замечал уже давно, наверное, со времён больших и безобразных студенческих попоек. Вообще, я не склонен рассказывать девушкам, путь и красивым, пусть и неглупым про свою боевую молодость. Точнее, склонен, но не в таких подробностях и не так близко к настоящему положению вещей, как я это сделал в то утро практически незнакомой мне Жене.

За те два часа, которые мы провели в кафе, я наговорил ей ужас, сколько всего, прекрасно понимая, что говорить этого не стоит, и что потом мне будет очень за это стыдно. В памяти всплывали дела давние и чаще срамные, тут же оказывались на языке, и меня всё несло и несло неукротимым словесным поносом. «Про войну и про бомбёжку, про большой линкор „Марат“», про друзей и родителей, про институт, старую работу, про моих бывших, про всё-всё-всё рассказал я тогда Жене, на что она не реагировала почти никак, и это только подстёгивало меня говорить, говорить, говорить…

Женя прервала меня только один раз: