Галина Тер-Микаэлян - Face-to-face

Рустэм поднял руку, веля ей замолчать, потом встал, подошел к окну и долго стоял, глядя в ночную черноту, а лицо его казалось высеченным из камня. Наконец он повернулся к Тане и медленно произнес:

— Ты говорила сейчас о таких вещах, о которых не могла знать, поэтому я готов тебе поверить. Если так, то ты все сделала правильно, но никому и никогда не рассказывай того, что сейчас рассказала мне. Пусть все будет так, как пожелала твоя мама: ее похоронят на нашем кладбище рядом с сестрой, я так решил. Тело своего мужа пусть Айгуль увезет в Тбилиси, как хотела прежде.

Взгляд его потемнел, и лицо стало мрачным.

«Сто лет назад мой дед мальчиком убивал русских, мой отец сложил голову на последней войне с немцами, и я тоже там был, я тоже убивал. Тот немец, который чистил винтовку — он не ждал нападения, мы подкрались незаметно, чтобы снять их посты. Немец что-то насвистывал, повернулся, я видел его глаза — светлые, прозрачные, как стеклышко, я до сих пор их помню. Врагу нельзя смотреть в глаза, когда должен его убить, иначе потом всю жизнь будет сниться этот взгляд. Потому что человек не рожден для того, чтобы убивать человека. Но ради чего один из моих сыновей готов был стать убийцей? Убийцей женщин! Ради партбилета и жизни за границей? Интересно, видела ли девочка его глаза, когда…Нет, это должна была сделать не она — я сам должен был стереть его с лица земли!».

Глаза Тани широко раскрылись, в них мелькнул ужас.

— Не надо! — коротко вскрикнула она, поднеся руку к горлу. — Не надо так думать, пожалуйста! Я не видела его глаз, нет!

— Замолчи! — жестко приказал Рустэм. — Я обещал сделать так, как ты просила, а теперь уйди. Уйди, пожалуйста!

Впервые в жизни бесстрашный Рустэм Гаджиев почувствовал, что внутри у него все холодеет от страха. И уже Тани давно не было в его доме, а он все никак не мог прийти в себя — ему казалось, что где-то в углу комнаты прячется призрак, читающий его мысли.

Под вечер следующего дня Наталью Муромцеву опустили в землю рядом с ее сестрой Лизой. Накануне Фируза, испросив у мужа позволения, уехала в Тбилиси на похороны Ильдерима и сказала, что останется у невестки Айгуль до той поры, пока со дня смерти сына не минет год. Своей приятельнице Асият она по секрету сообщила, что, скорей всего, вообще не вернется туда, где похоронена женщина, лишившая жизни ее мальчика. Мудрая Асият в ответ лишь покачала головой и, вздохнув, ответила:

— Многие люди нашего села тоже не хотели этого, но твой муж Рустэм так решил, а раз он считает, что так надо, то и остальные будут так думать. Люди ведь только думают, что у них есть свои желания и мысли, а в действительности за них всегда желает и мыслит кто-то один. Уже сейчас многие начали говорить, что Рустэм сделал правильно, а через год все начнут осуждать тебя, если ты не вернешься к мужу.

— Халида тоже против меня, — горько сказала Фируза. — Ведь это по ее просьбе мой муж Рустэм согласился похоронить в нашей земле убийцу ее брата. Что ж, я покорно снесу то, что уготовила мне воля аллаха, но она пусть родит своего ребенка без меня, и пусть встретит горестную весть, которая ее после этого ожидает, тоже без меня.

— Горе замутило твой разум, — с укором возразила ее подруга, одна в селе знавшая о смерти Юрия. — Разве можно желать печали родной дочери? Я еще не сказала тебе, что твой муж Рустэм просил меня завтра перейти жить в дом Халиды, чтобы не оставлять ее одну — ведь ты надолго уезжаешь.

— И ты оставишь свой дом? — удивилась немного задетая Фируза. — Ведь скоро в твоем саду созреет урожай.

— Рустэм пришлет людей мне в помощь, сын и зятья мои тоже приедут, не волнуйся.

Сергея на похоронах жены не было, но никто из односельчан Рустэма Гаджиева его за это не осудил. Сразу же после похорон Петр Эрнестович увез племянницу в Тбилиси, а оттуда они вылетели в Москву.

В аэропорту Домодедово их встретила бывшая аспирантка Петра Эрнестовича Лариса Кукуева. Теперь она, правда, была не Лариса Ку-куева, а кандидат наук и доцент кафедры общей биологии МГУ Лариса Витольдовна Китаева, но для своего научного руководителя она так и осталась застенчивой девочкой, которая отчаянно краснела, делая свой первый доклад на ученом совете.

Муж Ларисы ожидал их, стоя рядом с машиной у входа в здание аэропорта. Пока ехали, Таня дремала на заднем сидении, привалившись к мягкому плечу Ларисы, а та, обняв девочку и слегка подавшись вперед, негромко говорила Петру Эрнестовичу, сидевшему впереди рядом с ее супругом: