Сергей Беляков - Остров Пинель

«…Страх, животный страх одолел нас всех.

Рабы готовы броситься в море и пересечь пролив вплавь, лишь бы не оставаться на острове лишней ночи. Никто из нас не ожидал такого.

Маннхайм разражается проклятиями всякий раз, когда Кресси вспоминает о том злосчастном дне; он срезал серебряные пуговицы со своего парадного камзола и зарядил ими три пистолета. Глупец…

Отчаяние и ужас хозяйничают в госпитале.

Оставшиеся в живых прокаженные заперлись в хозяйственной части двора, где хранятся продукты. Они не открывают нам, равно как и не выдают еды. Куски тел их менее удачливых сотоварищей по-прежнему разбросаны по двору. Останки несчастного Кармело так и висят на дереве под окнами приемного покоя; рабы запретили их трогать, утверждая, что Вадуду не смогут забрать его душу до тех пор, пока тело его не погребено. Мухи и солнце делают свое дело; смрад и зловоние разносятся далеко за пределы госпиталя.

Быстро темнеет. Рабы, сгрудившись у ворот, глухо переговариваются, временами бросая угрожающие взгляды в нашу сторону. Маннхайм выразительно помахивает огромным абордажным тесаком у них на виду, но оружие, похоже, их не остановит. В конце концов, мастер разрешил им покинуть госпиталь.

Если не считать прокаженных, запершихся в кладовой части, нас осталось шестеро.

Страшная трагедия, разыгравшаяся прошлой ночью…»

Я обвожу губы пересохшим языком.

Солнце припекает так сильно, что питьевая вода в пластмассовой канистре, кажется, нагрета до кипения… Но мне не до жары. Что произошло в колонии?

«…Пишу наспех, при свете свечи. Неизвестно, когда мне придется – и придется ли вообще – написать еще.

Остров мал размерами, но я все же надеюсь, что мне удастся улизнуть из колонии и спрятаться на ночь в небольшой пещере с северной стороны острова. Каждый теперь сам за себя. Мастер Филипп внешне спокоен, но я-то знаю, что его спокойствие является наигранным. Кто-кто, а он должен понимать, что если бы он не вышвырнул Ово в море в тот памятный вечер, то ничего этого могло бы и не произойти, и мы все не подвергались бы смертельной опасности из-за мести ожившего кадавра…»

«А вот и мы!»

Я подпрыгиваю от неожиданности. Рука с листками ударяется о леер; испуганными желтыми птицами они разлетаются на ветру и один за другим падают в море…

«Т-т-ты-ы…» – мат застряет у меня в горле.

Опешившая Квагги – это она так лихо поздоровалась со мной, первой вскочив на яхту из «Зодиака» – хлопает коровьими глазами: «Медовенький, я же не хотела…»

«А-а-а, черт с тобой…» – я прыгаю за борт.

Поздно. Раскисшие в воде листки при прикосновении расползаются в кашу…

Мы снялись с якоря уже после заката.

Я опять лежу на деке. Звезды, равнодушно-огромные, стаями преследуют «Тихое Прости».

Крекер написал – «Не доверяй никому». Могу ли я доверять ему?

А есть ли у меня выбор? Наверное, нет…

Он легко сообразил, как назначить мне встречу в Филипсбурге. Цепь кофейных магазинов «Сиэттл Бест» за последние два года распространилась по всему миру. Я не сомневался, что в Филипсбурге она также есть, раз он назначил мне там встречу…

Филипсбург, «Сиэттл Бест», пятница, после полудня.

Мои мысли возвращаются к последним прочитанным строкам Деламбера.

О какой мести он писал? Ово? Напоминает излюбленный мотив Голливуда – изолированный остров, воскрешенный к жизни монстр… Что могло воскресить Ово?

После неудачной пересадки разъяренный Пинель сбросил труп в море.

Я представляю себе Пинеля в балахоне… Стол с кадавром… Окно, распахнутое в штормовое море…

Неясная ассоциация в голове.

Море… Непогода… Я как-будто бы вновь гляжу вверх на руины госпиталя с поверхности моря. Угол здания нависает над головой… Леер, буйки… Заповедник…

Халиас. Под лепрозорием в море – колония раковин.

Будь я проклят!

Двое суток спустя мы бросаем якорь в марине Филипсбурга. Беспечная четверка прощается со мной, и Питер в сгущающихся сумерках перевозит меня на берег на «Зодиаке». Мне не верится, что менее двух недель тому я был счастливым и беззаботным, обнимал хорошенькую женщину, переходя эту же самую улицу…

В который уже раз мысли об Эжени окунают сердце в кипяток… Нет, пока я не выкарабкаюсь из этого кошмара, лучше о ней не вспоминать.

Костлявый оборванец, загоревший до черноты, с выцветшей на солнце бородой и сбившимися в паклю волосами, уставился на меня из ярко освещенной витрины ювелирного магазина «Джюно и сыновья». Видение было предельно натуральным, равно как и запах, исходивший от моей нестиранной, пропотевшей одежды… Я помахал рукой, и мне стоило большого труда не взвыть, когда оборванец в зеркальном окне тоже поприветствовал меня.