Песах Амнуэль - Искатель, 2013 № 10

Его поразило отсутствие пробок. «Сегодня ж воскресенье», — вспомнил он.

Слева увидел белокаменный, без купола, остов с вывеской на заборе «Храм-часовня… Федора Ушакова».

Вспомнил, что когда-то проезжал мимо. Теперь решил на обратном пути остановиться и заснять, послать дочери председателя Союза писателей.

Дальше дорога летела по ровной полосе, которая срезала склоны, парила на мостах над ущельями, безбрежностью моря напоминала полотна Айвазовского, и вот залезла в уже знакомые проемы Адлера, с его ямами, перегородками, автомобильными развязками, с множеством тракторов, грузовиков, фур, свернула и потянулась вдоль аэропорта в туманную облачность, скрывшую склоны.

Вдали увидел зачищенную гору в штришках стволов, а за ней еще и еще, в травяной пойме между которыми бурлила среди камней река. Вот впереди вырисовался серпантин не то дороги, не то лыжной трассы, но при приближении понял: просеки с линиями электропередач, и уже ощетинилась впереди стена и в низине вытянулись линеечные мосты железной дороги.

«Ого! Сюда будут ходить поезда!»

Проехали череду прудов форелевого хозяйства, где увидел даже навесы для рыбаков.

«Надо ж! Здесь и порыбачить можно».

С зигзага вошли в тоннель, который показался каким-то столичным проездом — так все освещено и ухожено, и вылетели в каньон: слева стена, справа обрыв, в нем бурлит вода и… рядом с протокой железнодорожные фермы.

«Сюда придет поезд!»

Стена подперла шоссе к руслу, обрыв скрыл внизу дорогу для поездов.

Гора впереди обелилась на треть, заложило уши. «Значит, изменилась высота».

Маршрутка гудела, ползя вверх, а Федин разглядывал покатые склоны, и обрывы, и внизу, на линии железной дороги, домики-муравейники для строителей.

Скрывались в тоннелях — и сразу чувствовалась духота от выхлопных газов прошедших машин: Федин замирал: вдруг это не скоро кончится, еще не хватало задохнуться, и невольно думалось: скалы над тобой уже не поднять. Придавят — и баста. Это тебе не суды, где ты еще что-то можешь удержать и даже отбросить, а здесь адвокатов всей земли не хватит, чтобы такую массу удержать.

Подумал: «Со стихией бороться без толку. Каким бы ты ни был, человек!»

А «человек» снова вырывался на свет, и уже горы снизу доверху объяло белым. В это царство вряд ли забирался Федор Ушаков со своими матросами. Сюда моряк не ходок. Море и суша. Одно другое исключает. Одному другое не принять.

Тоннели сменялись один другим.

Внизу, в проеме для реки, увидел тоннели для железной дороги.

Восхищался: «Сюда человек пробьется с поездами! Утрет горам нос!»

Пошли дома какого-то необычного поселка, обтянутого трубами, с новостроем и замороженным жильем, с ослепительными коттеджами, и вдали на горе увидел краны — размером с комаров.

К ним тянулась ниточка. Федин понял: «Канатка». На нити, как капельки, провисли кабины.

Маршрутка проехала мимо поразивших яркостью фасадов строений, мимо отеля с круглыми часами и башенкой.

«Сказка!»

Зазвучали слова: «В белом-белом царстве-государстве… Жил-был…»

Он увидел, как из ниши-махины взлетали и уходили вверх колбы-кабины, в которых сидели люди с лыжами и без… Вот и он, еще глубоко дыша, чтобы сбить скакнувшее давление, уселся один в капсулу, дверца которой сама закрылась, — и его вмиг вознесло: он разом поднялся вверх на одну опору.

Деревья поползли рядом, дорога уходила вниз, полностью раскрылись особняки.

Его охватили неизъяснимые чувства, которые можно было сравнить с теми, которые ощущал от выигранного дела.

Его вдруг пронизал страх: скорлупа еще оторвется, и лететь ему кубарем все эти метры, десятки, сотни, кружась и ударяясь… Скорлупа качнулась на очередной опоре, и он беспомощно схватился руками за сиденье, как моряк при накате девятибалльной волны — на что-то еще надеясь.

Тянуло выше. Выше.

Вот впереди холка горы, и там он вылезет, передохнет.

Но трос перегнуло на опоре, и колба устремилась вниз. И он снова вцепился в сиденье, видя, как капсула пошла в глубь ущелья; впереди на линии прогнувшегося троса белели другие кабинки.

Федин глянул вниз, где в сотнях метров серебрилась речка, дыхание сперло. Тут уж, если что, не катиться по склону, а лететь… Он весь сжался, как не сжимался ни в одном суде, ни в одном изоляторе, висел, как над чистилищем.

«Как нечистая сила!»

И шептал:

— Пронеси… Спаси… Не урони…

А линия прогибалась вниз.

Глаза боялись глянуть туда, где его в случае чего вычистят. Понимал свою беспомощность, где, как и на Страшном суде, ничего не может, не в его силах на что-то повлиять.