Песах Амнуэль - Искатель, 2013 № 10

— Смогу. — Веки снова качнулись.

Тут вернулся судья, огласил постановление о прекращении производства по кореновскому делу.

Судья обратился к Кириллу:

— Будете давать показания?

— Конечно, — тот встал за решеткой.

Потекла четкая, выстраданная речь, как, будучи директором фирмы, Кирилл заключил договор с пенсионером; как собрались строить дом; как залили фундамент; как начались споры по проекту; как он уехал; как его искали, а искать-то не стоило, он не скрывался; как явился, и его сразу закрыли в каталажку… А надо было-то все решать иначе, судиться с фирмой…

Федин кивал головой и сокрушался.

Пошли свидетели, которых Федин в коридоре не приметил. Опер мямлил что-то вовсе не относящееся к делу, на что адвокат указал судье, а тот ткнул ему: «Адвокат! Вам замечание!» Потом бухгалтерши что-то сказали в пользу Кирилла и что-то против. В пользу — что заказчик-пенсионер постоянно ругался, его не устраивал ни один проект, а против — деньги пенсионера Кирилл не оприходовал, а положил в карман.

На что Кирилл пояснял:

— Да все в Сочи так строят! Наличкой. Никто не оприходует…

Не явились пенсионер и тот, кто строил фундамент, они бы в две лопатки могли потопить Кирилла.

Федин подумал: дело отложат, будут вызывать дополнительно, и он сможет сегодня же уехать, его так тянуло назад, к жене.

Но зашевелился судья, его помощник стал названивать, и Федину уже в коридоре полетело вслед:

— Завтра будут…

Федин понял: пенсионер и фундаментщик, и что отъезд откладывается.

Бежал за билетом на следующий день и на ходу звонил, а ему жена:

— Госпитализация в пятницу…

— Сегодня среда. Хорошо, я буду в пятницу…

Впереди был четверг, а там ночь в поезде и к полудню в Воронеже. Понимая, что завтра возможны прения, пополз в горку, в обитель готовиться к суду, разве что между остовов домов поглядывая на серую полоску моря.

Ныло: неужели подходит к концу сочинское дело, так и не обратив его к прелестям курорта, скрыв за томами уголовного дела. Другой бы излазал все набережные, обошел все дендрарии и парки, посетил все пляжи, а Федин как окунулся в тяжбу, так ничего другого воспринимать не мог, а, освободившись, рвался домой.

Он послал эсэмэску жене:

«Привет из Сочи».

За написанием речи провел половину ночи.

Четверг начался в суде с допроса пенсионера. Федин смотрел на старика, на его вздернутый нос, с которого вот-вот могли упасть очки, и отмечал: топит словами «Кирилл взял деньги… дом не построил»; делает реверанс в сторону Кирилла: «Он приносил проекты, но я с ними не соглашался». Бычился судья: «Так проекты годные были?» — на что старик взмахивал костлявыми руками: «Нет-нет! Я не такой дом хотел».

За пенсионером появился тот, кто строил фундамент. Он топил старика: «Я строил фундамент. Но пришлось его удваивать, иначе бы смыло дом. А он не соглашался».

— Вот почему дом не построен, с фундаментом проблемы! А не то что Кирилл не хотел строить, — подскакивал Федин.

Фундаментщик топил Кирилла: «Он мне денег за фундамент не заплатил».

То есть кинул не только пенсионера, но и строителя фундамента.

Федин дергался, вскакивал с репликами, на что судья покачивался в кресле и махал рукой:

— Уймись…

Федин все равно дергался.

Прокурор поднялся:

— Мы отказываемся от обвинения в мошенничестве, совершенном в особо крупном размере… Считаем, что совершил мошенничество в крупном размере…

«Ура! И это сбили! Ушли от тяжкой статьи». Бумаги Федина в суд давали результат.

Но все равно прокурор попросил:

— Прошу признать виновным в мошенничестве… Назначить наказание три года лишения свободы…

«Хоть не червонец!» — отлегло у адвоката.

В своей речи он не метал громов и молний, а тихо, порой вкрадчиво как бы просил простить подзащитного, а если не простить полностью, то учесть, что за него просят большие люди. И протянул письма от Валентина Распутина и от председателя Союза писателей, которые прислала поэтесса. Они просили смилостивиться.

Федин надеялся, что это произведет впечатление на судью. Но тот драгоценную, по мысли адвоката, бумажку взял как обыкновенную и объявил перерыв до понедельника.

«Хорошо, — подумал Федин. — Я уеду сегодня к жене».

Взбежал по серпантину лестницы в нише-колодце вокзала на перрон, впрыгнул в уже трогавшийся вагон и с прощальным чувством прилип к окну. Какая-то подмыленная вода сужалась полосой к темноте горизонта, который расширялся и наползал чернотой, словно говоря, что от светлого придет темное, сменит ясное, что даже радость, которую ощутил в конце труда, поглотится мрачным.