Евгений Филенко - Дарю вам этот мир

Меня спасли вторично. Я умела выживать на Мтавинамуарви. Теперь меня научили выживать среди людей. Со временем кое-что мне даже начало нравиться.

Теперь-то я точно знаю, кто мой отец. Генетическая экспертиза показала: Эйнар Стокке. Но я не собираюсь менять фамилию, потому что генетика — это далеко не все, Стаффан был мне близок ничуть не менее.

Я выгляжу слишком болезненной, слишком худой, слишком бледной. У меня конечности как у паука — тонкие и слабые, того и гляди сломаются. Вдобавок мои волосы похожи на паутину — сухие, ломкие и бесцветные из-за вырождения меланина. Мне бы изображать привидение в Хэллоуин или Голлума в любительском театре… но я напрочь лишена артистических задатков и никогда не имела страсти к публичным выступлениям. К тому же моя хрупкость — всего лишь иллюзия. Скорее даже наоборот: мой организм избыточно приспособлен для выживания во враждебной среде; на Земле, в абсолютной безопасности, такому качеству нет применения. Я никогда не болею, быстро адаптируюсь к смене климата, царапины на мне заживают как на собаке. Мой закаленный галактическими невзгодами иммунитет до сих пор не верит, что пора расслабиться, и пребывает в постоянной готовности отразить всякое вторжение извне. В этой части со мной полный порядок.

Но психически полноценным человеком я так и не сделалась. Как была, так и осталась Маугли. Когда мне исполнилось восемнадцать и я получила доступ к собственному досье, то узнала, что для такого феномена, как я, придуман был шутливый, с оттенком недоумения, термин «мауглетка». Долгое время я была единственным представителем вида «человек-мауглетка». Но тот же доктор Йорстин как-то имел неосторожность обмолвиться, что вот уже несколько лет полку бедолаг вроде меня прибыло. Вполне возможно, это была умышленная проговорка: быть может, он рассчитывал пробудить во мне интерес к себе подобным, с тем чтобы не мытьем, так катаньем достучаться до моих дремлющих чувств. Он все еще на что-то надеется. Когда традиционные методы психотерапии иссякли, он приступил к экспериментам. Не то чтобы мне жаль его разочаровывать: он наблюдает за мной, а я наблюдаю за его усилиями, и с моей стороны это давно уже выглядит забавным, нежели полезным. Но эта новость о подмножестве мауглеток и, возможно, мауглетов прошла мимо моего сознания. Я лишь отметила для себя то обстоятельство, что где-то на другом конце земного шара другой доктор так же обреченно возится с другим маленьким уродцем. Этим все ограничилось. Мои чувства не дремлют. Их просто нет И никогда не было. Еще одно «никогда»… Мои чувства не получили ни единого шанса родиться.

В чем я преуспела, так это в самокопании. Я постоянно гляжу на себя со стороны. И то, что я вижу, мне не нравится.

Мы сидим на едва освещенной заходящим солнцем веранде в плетеных креслах, лопаем вареную кукурузу, запивая белым вином (кошмар перфекциониста от гастрономии!), и болтаем ни о чем. Мы — это я и мой личный психолог, доктор Фауст Йорстин. Своему имени вопреки, доктор более сходен с Мефистофелем в лучшие годы, когда тот лишь ступал, опасливо пробуя носком лакированного ботинка, на стезю порока. Насчет лакированной обуви — это не фигура речи, а чистая правда. Добавим сюда костюм-тройку черного цвета с искрой. Ослепительную белую сорочку с жемчужным переливом. Винтажный галстук с узлом и заколкой. Ах да, чуть не забыла: и запонки, запонки с брильянтами! Кем нужно быть, чтобы так наряжаться летней порой?! Я, в своем обычном хитоне из чего-то белого, легкого и насквозь проницаемого для движений воздуха и даже слабейших солнечных лучей, чувствую себя в обществе доктора Йорстина не то пришелицей из иного мира, что совершенно соответствует действительности, не то беглой пациенткой Бедлама. Что, вообще говоря, не противоречит первому.

Будь я проклята, но доктор Йорстин тоже прекрасен. Кто говорил, что Мефистофель должен быть уродом? У моего доктора классический римский профиль, черные с ранней сединой волосы лежат в некотором беспорядке, который выглядит продуманным, а обязательная эспаньолка кажется пририсованной. Ничего не упущено. И еще голос, умиротворяющий и музыкальный, как у большого деревянного инструмента, какого-нибудь фагота или, к примеру, бассетгорна, о котором я не знаю ничего, кроме красивого названия.

Раньше я была убеждена, что мне нужен психолог. Я сознавала свою эмоциональную ущербность и надеялась, что смогу с нею справиться. В конце концов, сейчас можно вылечить любую болезнь. По наивности я полагала, что это всего лишь болезнь и где-то есть для нее лекарство. По известным причинам психолог находился рядом со мною всегда. Где бы я ни жила, в любой точке планеты. Они передавали меня из рук в руки, как нелетающего птенца.