Аркадий Стругаций - Страшная большая планета

— Надо что-то делать… — как сквозь слой ваты донёсся до него голос Северцева. И второй раз за последние сутки сознание его окуталось мраком, более глубоким и плотным, чем тот, что глядел сейчас на обречённых через иллюминатор.

Михаил Петрович пришёл в себя внезапно, как от толчка. Было странно тихо, пол кабины слегка покачивался. Это едва заметное покачивание почему-то испугало Михаила Петровича, и он протянул руку, чтобы ухватиться за что-нибудь. Но при первом же движении вскрикнул и застонал от тупой ноющей боли, пронзившей мускулы. Он не мог пошевелиться. Всё тело его стало необычайно тяжёлым, собственные руки казались неуклюжими железными палками, что-то мягкое и тёплое навалилось на грудь и мешало дышать. Сильно болела спина, особенно лопатки.

— Не шевелись, — услышал он голос Северцева.

— Дайте ему пить, — сказал Беньковский.

Тут только Михаил Петрович заметил, что кабина освещена необыкновенным розовым светом. Такой свет излучают некоторые газополные лампы, но здесь он был более плотным, сочным и, кажется, имел даже запах. Запах роз. Впрочем, Михаил Петрович знал, что это только галлюцинация. Над ним склонилось красное испачканное лицо Северцева с налитыми кровью глазами.

— Пей.

О его зубы стукнуло горлышко фляги. Михаил Петрович сделал несколько жадных глотков. Это был холодный бульон.

— Спасибо, Володька… — Он попытался приподняться.

— Осторожней, кости переломаешь…

— Кости? — Михаил Петрович подумал и спросил нерешительно: — Почему это?

— Вес.

— Мы больше не падаем?

— Минут двадцать, как остановились. Тяжело дыша, упираясь ладонями в пол, Михаил Петрович принял сидячее положение.

— Где же мы остановились? — спросил он.

— Видишь ли… — Северцев кашлянут — Мы, собственно, висим.

— Как так?

— Нет оснований беспокоиться, Миша, — отозвался Беньковский. Михаил Петрович обернулся. Профессор сидел под иллюминатором, всклокоченный, с отвисшей челюстью и доброжелательно кивал ему, — За те два часа, что вы были в обмороке, звездолёт провалился на несколько тысяч километров. Бури, циклоны, все эти неприятности остались позади… вернее, далеко наверху. Мы достигли такой глубины, где плотность газа сравнялась со средней плотностью нашего звездолёта. Звездолёт плавает… и, по-видимому, вечно будет теперь плавать в слое водорода с таким же удельным весом, как у воды. Понимаете, Миша? А тяжесть… Ну что же, с этим придётся смириться. Не забывайте всё-таки, что Юпитер во много раз массивнее Земли.

Михаил Петрович уставился на иллюминатор, озарённый странным розовым светом.

— А это что?

— Это? — Голос профессора задрожал от гордости и волнения. — Это, голубчик, по моему глубокому убеждению, излучение гораздо более глубоких слоёв Бурого Джупа — излучение металлического водорода.

— Дело вот в чём, — продолжал Беньковский, заметив недоумённый взгляд Михаила Петровича. — Я вам уже говорил, что каждая из больших планет — в том числе и Юпитер — представляет собой громадный газовый шар. Мы считаем, что Юпитер на восемьдесят пять процентов состоит из водорода, и только пятнадцать приходится на гелий в смеси с другими, более тяжёлыми элементами. При этом, как это было установлено ещё лет пятьдесят назад, наружный слой планеты на глубину в восемь-десять километров состоит преимущественно из молекулярного водорода. Плотность газа на этой глубине составляет половину плотности воды. Здесь, по-видимому, и плавает сейчас наш звездолёт с его пустыми баками для горючего.

Профессор остановился и, тяжело дыша, вытер ладонью мокрый рот.

— Ну вот, голубчик. А ниже под нами идёт слой толщиной примерно в сорок тысяч километров. Это уже слой атомарного водорода, перешедшего в так называемую металлическую фазу. Здесь господствуют колоссальные давления — порядка миллиона атмосфер, электроны освобождаются и перестают быть связанными с определёнными атомарными ядрами. Да. Здесь плотность газа уже становится равной плотности воды и выше… гораздо выше. Вот там-то… по моему глубокому убеждению… и находится кухня страшной большой планеты.

Профессор уронил лицо на руки и замолк. Северцев лежал на спине, хмуро глядя в потолок.

— А ещё глубже? — тихонько спросил Михаил Петрович. — Там, в центре… — Он ткнул пальцем в пол.

— Там… ядро. Радиусом в двадцать тысяч километров. Водород, гелий и прочее — в кристаллическом состоянии. Просто, не правда ли?