Игорь Дубов: Рай для спасенных

Я вдруг почувствовал, что не могу смотреть на него. Что-то произошло, и мир, в котором летел наш рейдер, разрушился, сузившись до размеров крохотной, меньше боксерского ринга, площадки. Здесь уже не действовали привычные законы, и не было ни прошлого, ни будущего. А само настоящее растянулось в невообразимо длинные секунды, отмеряемые оглушительным гонгом звенящей в ушах крови.

Я хотел сказать Гастону, что он мерзавец, и повести его вместе с Реем вниз. Но понял, что не в состоянии даже тронуться с места. С трудом удерживаемое мной равновесие нарушилось, и теперь из-под тонкой коры цивилизованности лезла, булькая пузырями, кровавая магма безумного первобытного аффекта.

— Кен? — переспросил я, все еще не веря в услышанное. — Ты хочешь сказать, что это сделал Кен?

— Конечно, — сказал Гастон, слегка наклоняясь вперед, и последнее, что отпечаталось, словно стоп-кадр, в моем зрачке и чего я, вероятно, не забуду никогда в жизни, это спокойное лицо Гастона, кивающего мне и даже как будто собирающегося сделать шаг навстречу.

Моя рука непроизвольно сжалась и указательный палец вдавил сухо щелкнувшую кнопку в рукоять.

— Кен? — снова сказал я, с наслаждением глядя, как отваливается у Гастона челюсть и обеими руками он хватается за черное пятно на комбинезоне. — Ты сказал: Кен?!!

Я чувствовал, себя так, будто что-то лопнуло у меня внутри и вся накопившаяся ярость, вся боль и вся ненависть хлынули теперь наружу, разряжаясь миллионовольтными импульсами, вырывающимися из концентратора. Словно очищаясь от всего, переполнявшего меня в последние часы, я полосовал молниями обугливающееся на глазах тело, и, только когда в воздухе отчетливо запахло горелым мясом, замер, опустив руку с нагревшимся от непрерывной работы бластером.

В голове все плыло и, чувствуя слабость в ногах, я отступил на всякий случай к ближайшему креслу взявшись за высокую спинку рукой. Безмерная усталость разливалась у меня внутри, тихо заполняя разом обмякшее тело, и пальцы слегка дрожали, странно отзываясь мелкой дрожью в груди, Я понимал, что поправить уже ничего нельзя и, глядя застывшими глазами на почерневший труп Гастона, думал о том, что мне придется ответить за это, и ответить, видимо, как только мы вернемся домой. Гастон не нападал на меня, а я не защищался, и значит, меня тоже будут судить. В какой-то мере я жалел, что все закончилось так нелепо, но все равно не испытывал ничего, кроме облегчения и удовлетворения от хорошо выполненной опасной и тяжелой работы. Иначе поступить я просто не мог. Возможно, когда-нибудь потом ко мне придут сожаление и раскаяние, но думать сейчас об этом не было ни времени, ни сил.

Я поднял глаза. Рей стоял, вжавшись в стену, без кровинки в лице, и в глазах его читался ужас.

— Не надо! — вырвалось у него.

— Выходи! — я повел бластером в сторону двери, и Рей неуверенно двинулся к ней через рубку.

На пороге он споткнулся и чуть не упал. Я вывел его в коридор.

Ровно горели лампы, заливая все ярким светом, гудели, заканчивая разворот, двигатели, и спала на нижней палубе, не подозревающая пока, что нам с ней предстоит. Ева. Я быстро взглянул на таймер. Через пятнадцать минут рейдер должен был, набирая скорость, ринуться туда, где в неуправляемой стальной коробке прожаривались, сжигая раскаленным воздухом легкие, два потерявших надежду человека. Они проиграли свой бой, хотя была минута, когда им казалось, что они победили. Теперь им предстояла жуткая, растянутая на долгие часы, пытка, оканчивающаяся смертью. И самое страшное заключалось в том, что часы эти они могли сократить.

— Иди, гад, — сказал я Рею и ткнул его стволом бластера в спину между лопаток. Рей вздрогнул и, ссутулившись, медленно пошел вперед.