Андрей Хуснутдинов - Данайцы

– Давай так, – сказал я. – За язык я тебя не тянул. Ведь не тянул?.. Не хочешь говорить – твое дело. Но, ради бога, все эти сновидения, эдиповы комплексы – уволь. Я не врач. Ладно?

– Он говорил, что такой полет – это то же самое, что костер, – сказала она, не оборачиваясь.

– Кто? – не понял я.

– …что наша ракета на стартовом столе – это усложненный и хорошо сложенный костер. И это убийство, о чем бы там ни говорили в газетах.

– Ну и что?

– А то, – обернулась Юлия с недоброй улыбкой. – Говорил он это все в том самом месте… где… и ты… со своей… ну и вот…

– Ты… то есть… мстишь мне?

– Нас подслушивали в постели, – добавила она, – в той же самой постели.

– Значит, – сказал я с напускным равнодушием, – он поплатился за свои слова. Ты понимаешь, что это значит?

Юлия не ответила.

– А вот и черта с два! – обрадованно воскликнул я, так, будто в чем-то уличил ее. – Ты просто мстишь мне! Никто вас не подслушивал. Никто! Так же, как и нас. Никому это было не нужно! Ровным счетом – ни-ко-му!

Прохаживаясь вдоль стены, я продолжал ворчать:

– Тоже мне, важные персоны… Да от самого начала они видели в нас только один пункт анкеты: детский дом! Только и всего!

– А они этого и не скрывали, – заметила Юлия.

– Конечно… проявляли заботу о родителях… которых нет… – Я засмеялся. – Ага… А вот теперь скажи, как они доказывали бы им, что в сеансах связи участвуют их дитяти, а не… – Я махнул рукой в сторону рубки. – Вот и вся забота.

– Но ты же сам сказал, что вас подслушивали, – возразила Юлия.

– Молчи! – закричал я вне себя. – Если бы не ты, всего этого могло и не быть! Ведь уму непостижимо: три года нас водили за нос, как кутят! Три года ходить с заклеенными глазами… вот именно – вокруг костра. Ха-ха! Да даже этот твой Ромео понял, что к чему. Даже он! Ты же, дура, ты, воспарив от счастья, вместо того чтоб хоть чуть-чуть раскинуть мозгами, ты вообразила себя черт знает кем! Золушкой! Пупом земли! Полковников, генералов ей подавай! Да только как была детдомовской дурой, так ею и осталась. С той разницей, что раньше прятала под матрацем игрушки, а теперь полковников с генералами. Да что, скажи, ты получила в своей спальне, а? Мокрый тюк, набитый солдафонским дерьмом? Этот… этот холодильник? – Я ударил кулаком по стене. – Молчишь? А я скажу тебе, что получил я. Знаешь, что? Те-бя . А знаешь, что получили полковники с генералами? Свой Трил-ли-он . И теперь генералы летят в отпуска, а девочка с мальчиком из детдома – в тартарары, в греческую пустоту. Каждому, как говорится, свое… Опля!..

В общем, все двигалось по привычному маршруту – Юлия молчала, я кричал, и не столько изобличал ее, сколько разоблачался сам. Но даже и насилу замолчав, я продолжал внутренний монолог, продолжал убеждать себя, что Ромео и полковники с генералами, и я – все это было призвано не ее детдомовскими амбициями, а как раз тем, на чем эти амбиции учреждались – привычкой к унижению. Не Бог весть какое открытие, зато оно приуготовляло меня ко многим вещам. Так, я бы нисколько не удивился, узнав, что в свое время полковник рассказал ей вполне и обо всем . Ба, да я даже могу сказать, как она встретила сие известие: абсолютно так же , как и теперешнюю мою тираду. То есть – молчанием. И полковник, ожидавший истерики, ручьев слез, изготовившийся к тому, что вот-вот нужно будет спасать слабую женщину, но никак не ожидавший молчания , – полковник, взрослый человек, повел себя как последний мальчишка: записочки, ромашки, охи-ахи и тому подобное. А над всем этим – красота! – образ Прекрасной Дамы, восходящей на костер …

Сглотнув слюну, я вдруг почувствовал испарину на лбу и скулах. Наверное, что-то сделалось с моим лицом, потому что, взглянув на меня, Юлия быстро пошла из кухни. Я сел на то место, где только что сидела она, и не смел пошевелиться. В глазах у меня было темно, я открывал и закрывал их, затем откуда-то сверху стала наплывать ярчайшая опалесцирующая пелена, я неловко покачнулся, и если бы не подоспевшая Юлия, то упал бы. Она сделала мне укол. Была минута, когда я совершенно обессилел и она прижимала меня к груди, точно ворох одежды. Я чувствовал, как бьется ее сердце.

– Прости, прости… – шептал я ей в карман.

Этой ночью, впервые после старта, мы лежали в некоем подобии постели, собранной на полу в кухне. Я рассуждал о Боге и вспоминал, как, еще будучи ребенком, думал, что Бог – это Дедушка Мороз. «А Снегурочка?» – интересовалась Юлия. – «Ну, дьявол, конечно». Говорили еще о чем-то, потом я ни с того ни с сего стал рассказывать историю о том, как у одного из моих приятелей сатанисты убили собаку. Почему-то большинство историй, которые приходят мне на память, кровавы, хотя я не переношу вида крови.