Александр Бутенко - Ой, всё

Перебрал каждого. Но я и до сих пор уверен — это был кто-то иной.

Возможно, он видел меня — а я его не видел.

Я осмелился вновь дойти до пожарной лестницы лишь через пару дней.

Странно, но мне не пришлось долго собираться с духом, прежде чем я вновь открыл люк, подперев его спиной.

В бетонной комнатке никого и ничего не было.

Лишь пыльные стены очень контрастировали с серым, цементным полом, который тщательно протёрли тряпкой.

Через какое-то время на люке вновь появился замок.

А ещё через какое-то время мы уехали, и больше я в эту общагу не заходил.

Как и очень многое в моей жизни, она исчезла из моей жизни бескровно и резко. И в детстве-отрочестве больше не появилась.

Несколько раз я лишь проезжал мимо неё, бросая взгляд на крайнее окно восьмого этажа.

В округе ничего не изменилось. Лишь построили новый Коптевский путепровод.

А по недалёкому железнодорожному транспортному кольцу пустили метро.

У моего деда было три даты рождения.

Он родился 26 декабря 1926 года.

Настала война, на момент её начала ему было всего 14 лет. Даже в военное время таких не брали.

Но в 1943-м году сгорели все документы, и дед каким-то образом приписал себе два года, когда восстанавливал.

Потом это вскроется, данные переменятся, но на тот момент это сработало для того, чтобы пойти добровольцем — в свои 16 лет.

Поскольку всё равно документы менялись наново, дед решил выпендриться. Чего, мол-де, у меня дата какая-то никакая, ни к селу, ни к городу — 26 декабря. Даже ассоциаций ни одной. И указал в новых документах другую, более знатную дату – 7 ноября, день Октябрьской революции.

Год рождения ему потом в документах вернули, но дата осталась.

И зажил дед под второй датой рождения. С ней же прожил всю жизнь.

Третья дата рождения появилась у него, символ на символе, после смерти.

Заказывали могильный камень. Писали в бланке необходимые для выбивания даты.

И ноябрь, как месяц рождения, написали неразборчиво, небрежно, двумя штрихами – II.

А мастер решил, что это римская двойка, то есть февраль, так и выбил.

Заметили это позже, когда камень уже был готов. Решили не менять, особенно зная лёгкое отношение к датам самого деда.

На его могиле, на кладбище города Димитров, Донецкой области, ныне внезапно переименованного в Мирноград, так по сей день на могильном камне и указана дата рождения как 7 февраля 1926 года.

С каждой новой датой дед словно взрослел.

Родился под одной, жил под другой, умер под третьей.

Умер он в 1993 году, от рака поджелудочной железы.

За полтора месяца до его смерти, это был поздний ноябрь, бабушка шла по двору мимо летней кухни, уже закрытой на зиму, и вдруг увидела на окне что-то странное, словно его грязью изнутри заляпали.

Около того окна было как раз дедово место, он там обычно сидел, читал газеты, пил брагу. Его, проходя по двору, всегда можно было там заметить. Я ему махал, а он корчил озорные рожи.

Бабушка растворила кухню, подошла к окну, сдёрнула с него ткань, а всё стекло жирным слоем кишит мухами.

А это поздняя осень, мухи сонные, вялые, и вообще неизвестно, откуда они в таком количестве взялись — их и жарким летом столько никогда не бывало.

Жуткое зрелище. Бабушка взяла плотную ткань, долго давила мух на окне. Потом отмывала неровное стекло, косо схваченное замазкой.

Деду ничего не сказала — а он уже во двор сам и не выходил.

Не сказала, потому что в этих местах, даром что это пролетарский, обделённый предрассудками Донбасс, нет вернее приметы — к покойнику. Страшно было о таком сказать.

В ночь, когда дед умирал, он совершенно точно чувствовал, что это всё.

Говорить не мог, что-то нечленораздельное бормотал и злился, что бабушка не понимает.

Потом он плакал. А потом собрал все силы на одно слово – «уйди!».

Бабушка вышла. Он затих.

Когда вернулась, уже был мёртв. Отчего-то пожелал уйти в одиночестве. Смерть — слишком интимный акт.

Было это в ночь с 7 на 8 января. С тех пор для меня православное Рождество — это скорее поминальный, скорбный день.

Похоронили тихо. Слёзы не шли.

Бабушка стала более задумчивой. Начала разговаривать сама с собой, не замечая, что говорит вслух.

Однажды мы вечеряли, она сидела задумчивая, пила кисляк. Потом вдруг в такт своим мыслям неожиданно и удивлённо произнесла: «А ведь он оттуда уже не выберется».

И я не стал ни о чём переспрашивать, точно догадавшись, о ком это она.