Татьяна и Дмитрий Зимины - Кибердемоны 2. Сонгоку

– Желаете ужин в номер? Массаж? Другие развлечения?

Управляющий Иск-Ин перешел на русский, как только услышал голос Мирона.

– Обойдусь, – буркнул тот. Кислый привкус самолётной еды еще оставался на языке и сдабривать его новыми ощущениями он просто побоялся: джетлаг, в купе с незнакомыми продуктами, мог надолго вывести желудок из строя.

Поискав розетку он определил, что коннектор, данный Соломоном, для подзарядки в гостинице совершенно не годится: другие отверстия входа, другое напряжение. Для того, чтобы достать подходящий переходник, нужно спуститься в фойе, отыскать магазин электроники и объяснить тому, что нужен девайс для того, что еще в принципе не существует.

На это не было сил.

Уже засыпая в короткой, но довольно удобной кровати, он подумал, что переходник можно было заказать с доставкой в номер, и тут же провалился в сон.

Проснулся от лёгкого намёка на движение. Даже почудилось, что он лежит в спальном вагоне синкансена – едет к бабушке, в Калининград. Но открыв глаза, вспомнил.

Он, мать его так, в Японии. В Центральном Токио.

Двигался сам отель: здание незаметно разворачивалось вслед за солнцем, как подсолнух. Фасад, сплошь из солнечных батарей, впитывал энергию зарождающегося утра. А ощущение движения создавали мириады микрозаслонок, регулирующих освещение в комнате.

Принимая душ, проводя по зубам нано-щеткой, накладывая депиляционный гель на щеки, Мирон анализировал свои ощущения: душевный подъём, ожидание чего-то нового и почти животный, иррациональный страх перед неизвестностью.

Костюм, отлежавшийся за ночь и сам себя погладивший, выглядел безупречно, словно его только что вынули из упаковки в лучшем магазине Тибы, но Мирон посмотрел на него с отвращением. Формализация дресс-кода вызывала бурную волну протеста. Но делать нечего: тратить время на поиски джинс он не мог.

А вот кофе в отеле был отвратительным…

Прошелся пешком до станции Сингакудзи. Перед глазами, как вспышки на солнце, высвечивались незнакомые названия. Раздражая своей навязчивостью, они мешали сосредоточиться на действительности. Мирону всё время казалось, что он в Плюсе, изучает локации незнакомой игры.

– Мелета, – позвал он одними губами. – Отключи визуалку. Только голосовая связь.

Вспышки погасли и глазам сразу стало легче.

Дождь наконец прекратился. В ветвях деревьев вовсю чирикали птички – или, скорее, искусные симуляции, потому что никакие птицы не захотят жить в пластиковой листве.

Мирон сел на электричку до университета Мэйдзи.

Утренний Токио разительно отличался от ночного. Было часов десять утра по местному времени, служащие разъехались на работу и в вагоне сидели только пожилые матроны и мамаши с маленькими детьми в робоколясках.

Свет заполнял всё пространство, высвечивая аккуратно затёртые следы надписей на стенках вагона. Вымытые стёкла отбрасывали солнечные зайчики на пластиковые сиденья, отражались в очках пожилых матрон. Уши всех без исключения – и старых, и молодых – были заткнуты Плюсами.

Глядя в окно, Мирон ощущал себя первой рыбой, которая решила сменить плавники на конечности и выбраться наконец-то на сушу.

Всё свою жизнь он знал, что не один. Связь с братом, как незримая пуповина, привязывала его к реальности. Каждый день, вставая с постели, он думал: а что сейчас делает Платон? Эти мысли раздражали, бесили, он пытался от них избавится, отправляясь в многочасовые трипы по мирам Плюса, но никогда не переставал ощущать себя частью целого.

И вот теперь он остался один. Мать не в счёт. После смерти отца она попросту забила на детей, бросившись лихорадочно устраивать личную жизнь. Счастливой это её не сделало – судя по количеству выпивки, которая требовалась ей, чтобы прожить день, а затем – следующий и так далее… Но Мирон с Платоном об этом не жалели. Они привыкли быть одни. Одни, но вместе.

Теперь эта связь нарушена. Мирон не был уверен, насколько сильно – ведь он всё еще мог поговорить с братом, позлиться на его педантизм и вечную приверженность пространным лекциям, но… Хватит этого? Или придется привыкать к новому одиночеству.

Мелета затерялась в небе где-то над ночной Москвой – в его мыслях девушка до сих пор боролась с не желающим раскрываться вингсъютом – и надежда, пару дней смущавшая его сердце, свернулась в тугой жесткий комок, утонув в кислом желудочном соке.

Грядёт новый миропорядок, – сказал Платон. Ради него он пожертвовал физическим телом, и – кто его знает – душой… Но что это за порядок, почему он непременно должен прийти на смену устоявшимся, повисшим в зыбком равновесии договорённостям между корпорациями, немногими оставшимися правительствами и десятимиллиардным населением, он не объяснил.