Сергей Тимофеев - Из того ли то из города...

И точно, не набралось. Принес Тимоха, едва больше половины ковша. Старцу протянул, сам глоток сделал, Васятку попотчевал, поставил на стол. Взял в руки палку свою ореховую. Поднялись люди странные, стали в дверях, поклонились поясно.

— Бывай здоров, хозяин. Извини уж, что потревожили, ежели что не так…

— Так, не так, перетакивать нечего… Эх, страннички! — воскликнул вдруг Илья и шарахнул кулаком по печи. — Разбередили сердце молодеческое!.. Что же это? Как же это? Дикие там домы разоряют, детей сиротят, а я здесь…

— А я здесь… — поддразнил Звенислов. — Кто ж виноват, что ты здесь? Ступай в Киев, там новый князь дружину набирает, ему богатыри нужны. А пуще земле нашей, матушке…

— Пустобрех ты! Сказано же было, нездоров я, немощен…

— Погоди, погоди, — Тимоха прищурил глаз. — Нездоров, или немощен?..

— Ноги у меня не ходят, — буркнул Илья и уставился в угол.

— А в руках силушка есть? Ну-ка, держи палку.

Звенислов протянул Илье орешину и, как только тот, не понимая, зачем, ухватил ее за конец, — дернул. Даром что выглядит неказисто, — слетел Илья с печи, — и об пол со всей дури.

— Да ты… Да ты что… — вскочил на ноги и замер с открытым ртом.

Сколько лет на ногах не стоял, уж и надежду потерял, и вдруг…

— Ты, Илья, на лавку присядь, да кваску хлебни, — услышал он насмешливый голос Звенислова. — А то, не ровен час, от радости с ума соскочишь, как с печи летел…

Не помнит себя Илья. Присел на лавку, ухватил ковш, махнул единым разом. Не квас по горлу, огонь живой побежал по жилам; дыханье сперло, тело силушкой наливается, ровно растение по весне соком земным.

— Ты только того, охолони сперва маленько. Снова на печь, и в себя приди. Дров не наломай. Подумай и реши, что да как. А нам пора.

Какой там — на печь. Выскочил Илья из горницы, ухватил Звенислова за плечо, к себе развернул.

— Кто же вы, люди хожалые, люди странные? Уж не те ли самые калики, о которых мне деды рассказывали?..

— Ты, Илья, думай себе как хочешь, твоя воля, а только ежели придется когда тебе по жизни с каликами столкнуться, обходись с ними ласково, приветливо, вот как с нами обошелся. Обиды не чини. Запомни еще: коли приведет тебя дорога в дружину княжескую, не вступай в рать с Святогором-богатырем, потому — первый он среди прочих остался; ни с Микулушкой Селяниновичем — любит его мать-сыра-земля, не даст в обиду; ни с Вольгой Святославичем — этот не силою, хитростью возьмет. Коли последуешь этому совету, — не написана тебе смерть на рати; коли не последуешь… Ну да сам не дурак…

— Погодь… погодь еще немного. Как… чем я могу отблагодарить вас?..

— Нас?.. Ты не нас, ты бабе спасибо скажи, что нам твой двор указала.

— Бабе?.. Какой бабе?..

— Откуда ж мне знать?.. Плотная такая, лицом светлая… Да, глаза у нее еще зеленые-презеленые…

— Должно быть, Велеслава… Больше некому…

— Может, она, а может, и нет… — Тимоха с улыбкой взглянул на Илью. — Ты еще вот что не забывай: зубы у медведя, и когти страшные… Про дружину подумай, про землю нашу… А теперь — прощевай.

— Еще одно слово: увидимся ли когда еще?

— Гора с горой не сходится, Илья, а человек с человеком… Не горы, чай. Свидимся.

И пошли себе со двора.

Только вот что удивительно: сколько потом Илья не выведывал осторожненько, никто из деревенских странников не встречал…

Давно уже скрылись за воротами люди хожалые, а Илья все никак места себе не найдет. Переполняет радость грудь молодецкую, рвется наружу, не удержать. Вбежал в избу, ухватил лавку, поднял, на место ухнул; стол ухватил — и этот, легче перышка. Мало, наружу не выкинул. Кровь играет, себя не чует. Сдурел совсем, что глухарь на току. Верит — и не верит, боится поверить. То в присядку пустится, — неловко, смешно, да кто ж осудит-то? То в сени выскочит — к Велеславе бежать, в ножки кланяться. Угомонился наконец, присел на лавку, голова пустая, рот до ушей — дурачок деревенский, да и только. Поднялся, выскочил в сени, сунул голову в кадку с водой, — и обратно на лавку. Как быть, что делать? Правду Тимоха сказал, охолонуть маленько надобно, в себя прийти, поразмыслить.

А как Бояна с Васяткой вспомнил, так и совсем радость отхлынула. Беда на Русь вернулась. Усмирили одних диких, исчезли они с лица земли, — другие пришли на их место. Такие же свирепые, волки степные хищные. Богатырей князь в дружину ищет, новых заместо старых. Неспроста странники в избу к нему заглянули, ох, неспроста. Знать, не суждена ему жизнь мирная, хлебопашеская. Знать, лежит его дорога в Киев-град, ко двору княжескому.