Ольга Манскова - Без имени

— Ты хочешь сказать, что мы… Засветимся здесь, когда взорвем базу: непременно всплывем на каком-нибудь экране спутниковой съемки, как только снимем блокиратор видимости и начнем бомбить… И потому, вынуждены будем залечь потом на дно? — спросил Сенсей, как только они легли на курс.

— Да. Мы, кроме того, сами сделаем снимки, и еще возьмем на себя это дело и битву в Молодежном Центре, заодно: это, чтобы никто из ребят не пострадал. Заявимся в сети, и прокошмарим нарочно интернет… Виталика предупредим, пусть его ребята ненадолго залягут на дно, пока всё не утрясется. А мы, как «адепты зла» и «знающие тайну бессмертия интриганы», «посягатели на спокойствие мирных граждан», или, как нас там еще назовут — вскоре свалим на некоторое время отсюда, с российских просторов…

— На время? А конкретней, на сколько?

— Думаю, что лет на пятьдесят, не меньше. Хочешь, сойди из вертолета, пока не поздно. Мы с Геной вдвоем справимся. Справимся, Гена? — спросил он пилота.

— Ну уж нет… Я вас не брошу. Гм… Давно намеревался отправиться на Восток, посетить знакомые места, монастыри… Кажется, мне скоро представится такой случай. Только… Неназываемый, а здесь ты кого вместо себя оставишь? Я — то так, мелкая сошка… А у тебя Дом под опекой.

— Думаю, мои справятся. Там много хороших, надежных людей. И новеньких прибыло. Чем смогу, буду помогать на расстоянии. Кстати, подумываю оставить своим инструкции, как им помочь подготовиться Николаю на роль руководителя.

— Ты думаешь, он — наш?

— Наверняка. И на роль лидера подходит.

Сенсей задумался.

— Пожалуй, ты прав, — после долгого молчания, высказал он свое веское мнение. — А… Ты сам — куда? Со мной, или… Куда? Польша, Прага, Париж?

— Ты в целом верно пересказал весь мой будущий маршрут. Именно в такой последовательности.

— Итак, снова Париж, — подытожил Сенсей. — Однако… Это — судьба.

А Неназываемый погрузился в воспоминания. Надолго. Пока не долетели до «заправки».

— Прогнило всё, до самых основ. Аж душок пошел… А им всё казалось, что ничем не пахнет; что революция — она внезапно наступила, и села им на хвост. Да, она явилась — и смела их всех; тех, кто сидел на золоте и жировал, проедал добро народное… Всех — на помойку истории, — молодой француз, что сидел, в жалком сюртучишке, у самого окна, пробормотал эту фразу отчаянно, но тихо, себе под нос. Но потом вдруг вскочил, и заорал во весь голос:

— Да здравствует революция! Свобода! Франция!

Его крик подхватили, размножили многократно. Его еще более молодой товарищ посмотрел на друга с уважением. Плеснул ему в стакан немного красного вина из стоящей на столе бутылки; сам тоже выпил, не закусывая.

Где-то поблизости хором затянули «Са ира», все более воодушевляясь, и к концу вовсе вопили во всю ивановскую:

Песню подхватили и в противоположном углу кабака:

— Каблуки сбейте или отломайте. Не в почете ныне каблуки в Париже. И наденьте фригийский колпак, — послышался шепот неподалеку. За соседний столик только что присели двое. Возможно, господа; один — переодетый в простого матроса, другой — в дорожном костюме; явно издалека.

Мимо прошли, закрывая обзор, ещё двое.

— Дело вовсе не в новизне и поступательном движении истории. Всё уже было когда-то: мятежи, бунт, демократия… Если вспомнить античную историю…, - говорил один из них, по виду — бывший библиотекарь или архивариус, с воспаленными, красными глазками, чуть-чуть сутуловатый.

— К черту античную историю!

— К черту, аббат!

— Для меня теперь — лишь Руссо кумир. С его точки зрения, каждое время должно осмыслить мир заново, с нуля. Руссо о чем толкует? Не надо человеку никакого воспитания! Назад, к природному естеству…

Они прошли мимо. От смрада, гари, винных паров ему внезапно стало дурно.

— Именем Революции, в Париже карты запрещены, — гаркнул где-то сзади бравый молодчик. Здоровенный детина, он опрокинул затем стол, на котором самые веселые дамы заведения уже танцевали новый, модный танец, высоко задирая ноги.