Максим Черепанов - Мю Цефея. Только для взрослых

Потом она ехала домой на таксисте-бомбиле в мятой «копейке», слушала курлыканье азербайджанского трип-хопа с ситаром и бог его знает каким еще национальным колоритом и могла думать только об одном: да! да! да! сейчас, сегодня, совсем уже скоро, еще бы немножко потерпеть, дотерпеть бы, эх, дотерпеть!..

Сводило от нетерпения зубы, как тогда, давным-давно, когда одноклассник Колька жарко дышал ей в шею и шарил влажной ладошкой в простых хлопчатобумажных плавочках с медвежатами, а она лишь млела, надеясь, что сегодня он наконец зайдет дальше, еще дальше, туда, куда так давно уже хочется, чтобы он зашел, и было сладко и немного страшно.

Сегодня страшно не было. Совсем.

Дома Лерочка сбросила пальто, торопливо стянула сапоги со стройных ножек, безжалостно, пуская ногтями стрелки, содрала колготки и отшвырнула их в угол, а потом завалилась на тахту, бесстыже расставив ноги, целя багровеющим цветком лона навстречу такой тонкой, такой не похожей на настоящий мужской инструмент пипетке, и — впустила ее длинное, словно хоботок колибри, жало внутрь, в самый зев, в самую влажную, сочащуюся желанием мякотку и выпустила внутрь все то, что — для нее! персонально для нее, конечно же! — приготовил полгода назад ослепительно красивый и желанный белый человек, имени которого она не знала.

Оргазм был сильным, ослепляющим, таким, какого с ней не случалось уже давно — с того самого дня, когда альбинос согласно договору посетил клинику в последний, десятый раз. Тогда Лерочка, размазывая помаду и тушь по мокрому от слез лицу, сидела на полу в комнатке за зеркалом и ревела навзрыд — столь велико было горе расставания с человеком, которого она и знать-то не знала, а полюбить — полюбила…

Темна натура бабская, ой, темна…

Потом Лерочка, разнеженная и томная, словно побывавшая под добрым кобелем, долго-долго лежала без сна, плотно сжав бедра и закинув ноги на спинку тахты, глядела в темноту и мечтала — да нет, была уверена! — чувствовала, как внутри нее цепляется за стенки давным-давно бесплодной, выскобленной до хруста акушерской кюреткой утробы новая, пока еще совсем крошечная, в две всего клеточки, жизнь.

***

Через пару месяцев Лерочка, сохранившая, к сильному неудовольствию начальственного любителя хорошего анала, беременность, встала на учет в консультации, а еще через семь — родила.

Роды были тяжелыми, Лерочка потеряла много крови и неделю приходила в себя в палате интенсивной терапии. Молоко пропало, не успев толком-то и пойти. В полубессознательном состоянии Лерочка едва воспринимала где-то на грани сознания требовательно обхватившие соски крохотные губы и почти сразу — детский плач, в котором ей чудились раздраженные и злые нотки. Так повторилось несколько раз, и потом ребенка больше не приносили. Лерочка вздохнула с облегчением и снова провалилась в небытие.

Мальчик оказался чахлым и рахитичным. Искусственные молочные смеси вызывали у него неудержимый понос и фонтанирующую рвоту. Кормили его, вливая прямо в тончайшие младенческие вены через катетеры микроинфузоров растворы белка, которыми обычно ставят на ноги тяжелых, неспособных к самостоятельному перевариванию пищи, истощенных недугом больных. Малыш крепчал на глазах, но что было делать с ним дальше, никто не знал. Доктора разводили руками и предлагали поместить ребенка в дом инвалидов — только там ему могли обеспечить должный уход.

Но Лерочка выход нашла. Другой выход.

Соврав, что молоко вернулось, забрала младенца из отделения неонатологии и в тот же день выписалась из роддома. По дороге домой, в такси, малыш, сытый после внутривенных вливаний, спал. Почувствовав голод, проснулся, замяукал плаксиво, зачмокал губами, ища грудь.

Лерочка, едва поморщившись, бритвенным лезвием аккуратно надсекла на груди кожу, вскрыла извитую синюю дорожку вены, проступившую у соска. Кровь, капля за каплей, побежала по набухшему окружью, задержалась на соске, наливаясь рубиновой жемчужиной. Малыш встрепенулся, зашевелил носиком-курносиком, запыхтел, потянулся — и открыл вдруг глаза, льдисто-прозрачные, почти бесцветные, в алой сети капилляров по белизне склер. Взглянул Лерочке глаза в глаза — очень осмысленно, по-взрослому.

Не по-человечески.

Отшатнувшись от этого пристального взгляда, Лерочка торопливо приложила его к груди, вмяла крошечное личико в плоть свою, почувствовав, как сомкнулись на трепещущей плоти соска беззубые десны — и кончила: тут же, ярко, сильно и долго, как не кончала раньше ни с одним мужиком, которых немало прошло через ее распутное лоно, да и не только через него.