Дмитрий Орёл - Мю Цефея. Игры и Имена

— А ты не знаешь?

Я хотел ответить: потому что воздух рассеивает свет, но вовремя опомнился.

— Что не знаю?

— Ну, ты, Сеня, в танке, конечно, хоть бы иногда из архива вылазил.

— Не хочешь рассказывать — не надо. Мы люди любопытные, но гордые.

— Да просто чего там знать? Поганкин нам и помог соскочить.

— Это как?

— Это просто, Сеня. Это просто. Или ты думал, что ему и должность дадут, и Шпагина вышлют за просто так?

Я моргнул. Очень глупо (если такое вообще возможно) моргнул:

— Так и думал.

— Нет, Сень. Тут одного Шпагина мало. Козлы отпущения нужны были, которые под руководством Шпагина нарушали все правительственные установки. Когда и руководитель говно и рабочие говно — легче из этого говна лепить свою благородную статую.

— Да, — пробормотал я, — материала больше.

— Ага. Так бы неизвестно — стали бы его слушать, а тут компромисс с московским начальством, проредили не одного Шпагина, а всю бестолковую бригаду. И Поганкин на всем этом в беленькой шапочке.

Я смотрел с недоумением. Очень хотелось, чтобы Митрич вдруг просто рассмеялся и сказал: «Ну, ты чего, поверил?» Я бы даже признал, что тут-то он меня действительно подловил.

Все что получилось, — это пробормотать:

— Как же?

— Ну ты как ребенок, Сеня. Хорошую партию отыграл Поганкин, молодец. У него вон… большая мечта. А у большой мечты нет маленьких друзей.

— Так он тогда… это… — Я нелепо вертел головой в поисках подходящего слова. — Он тогда… Да козел он тогда!

Но Митрич почему-то не разделял моего негодования, хотя ему же и следовало бы поносить Поганкина прежде всех. Вместо этого он продолжал снисходительно улыбаться.

— Ты, Сень, действительно еще не совсем понимаешь, чего как работает. Идти по головам — это значит не карабкаться по ним, а рубить.

— И ты бы рубил? Ну, в смысле… ну, как Поганкин.

Митрич рассмеялся сухим проржавевшим смехом.

— А мне-то оно зачем, Сеня? У меня нет таких целей. Мне и тут хорошо.

— Мне тоже. Мне тоже тут хорошо.

Мы немного помолчали, потом Митрич кивнул:

— Ну и хорошо.

А мне вдруг стало так мерзко. Не в метафорическом смысле, а в гастрономическом. Тошно. На асфальте проступили уродливые трещины, деревья покрыли косые струпья. Даже солнце кололо и резало глаза. В весенней духоте я увидел, как гуща черных муравьев тащит в свою землянку мертвого жука.

— Ладно, — сказал я, — ты бывай, Митрич.

Он протянул руку.

— И ты бывай, Арсений.

— Я Семен.

— Конечно.

Спустя пару шагов Митрич меня окликнул.

— Слушай, — сказал он, — я тут спросить забыл. Говорят, тебя к Поганкину посылали, когда его уволить хотели, а потом опа — и он уже как новенький. Чудо какое-то. О чем вы с ним тогда говорили, Сень? Мне интересно просто.

Я опустил глаза.

— Да так, да как все. О женщинах.

7

Как любой человек, выросший на советском кинематографе, я плохо отличал моральные идеалы и наивную дурость. После разговора с Митричем что-то во мне начало поскрипывать, фальшивить. Мир вроде бы не изменился, но в то же время его словно подсветили болезненно-белыми лампами, демонстрирующими все морщины, шрамы и гнойники.

Терпеть все это я не мог и не хотел. План созрел сразу — самый прямой и банальный.

После работы я шмыгнул в электричку и отправился к дому Поганкина. Тому самому, где нас чуть не угостили тяжкими ножевыми.

В дороге я рассуждал, как лучше, острее и правильнее обрисовать ситуацию. Пытался предугадать ответы Поганкина: от добродушного удивления до высокомерного безразличия. По правде сказать, я сильно волновался, как и положено человеку, который не верит в удачу своей же затеи. Чистая и чувственная речь в голове почему-то не складывалась. Я представлял, как таращусь на Поганкина ужасные две минуты, а потом молча разворачиваюсь и ухожу. Такой вот беспонтовый пирожок с пустотой.

Однако все вышло иначе. Дверь мне открыл долговязый мужичок с оплывшим лицом. Он умудрялся одновременно быть седым и лысым. И пьяным.

— Здравствуйте, — сказал я, глядя в тот глаз мужичка, который не был закрыт сальным багровым ячменем, — а Поганкин дома?

— Кто?

— А здесь живет такой. Петр По-ган-кин, а?

Мужичок почесал макушку, под ногтями у него была бурая короста.

— Ты че, денег хочешь? — наконец сказал он. — У меня нема.

— Нет-нет, я просто…

— Ну, и пшел от сюда на хер, — и, уже закрывая дверь, пробормотал, — сраные пионэры, тфу. Ворье.

Как оказалось, Поганкину давно выделили квартиру ближе к центру, а эту оставили на произвол таких вот товарищей.