Дмитрий Орёл - Мю Цефея. Игры и Имена

— Есения, давай готовить завтрак! Умираю как есть хочу!

Девочка забежала в дом.

Есения улыбнулась, подняла одежду, сложенную на берегу, и оглянулась на безымянную реку.

Теперь у реки было имя: Та, которая помогает принять.

В прекращение разных неудобств признали мы за нужное следующие распоряжения:

все экземпляры вредоносного пасквиля после обнаружения сжечь,

виновных в составлении и распространении подметных писем подвергнуть усекновению языка и ослеплению.

Совет Мудрых, 7 июня 1859 года

Утро моей казни будет теплым и солнечным.

Я надеюсь на это.

Не только потому, что напоследок хочу увидеть мир во всем его великолепии.

Мне нужно, чтобы как можно больше людей пришли посмотреть на мою смерть.

Ясная погода приведет их.

Толпа на площади увидит, как я разрушу древнее проклятие, тяготеющее над нашим народом.

Я разрушу заклятие имен.

И власть угнетателей падет.

При мысли об этом меня охватывает лихорадочное возбуждение, я вскакиваю с места, и начинаю метаться по узкому квадрату моей тесной камеры, не в силах совладать с собой.

Мой друг Пабло, услышав дробь, которую выбивают башмаки по каменному полу, тихонько стучит в стену камеры.

«Эй, брат, не печалься, я с тобой», — значит этот стук.

Бедный Пабло! Мы познакомились, когда мне было пятнадцать лет. За прошедшие с тех пор годы — когда мы вместе боролись, голодали, мерзли — он так и не освоился с мыслью, что я вырос. Пабло признает мое лидерство, исполняет мои приказы. Но где-то в глубине души, тайным внутренним взором, по-прежнему видит худосочного подростка, нуждающегося в утешении, которому даже не дано оплакать любимого брата, потому что страшное колдовство, привязанное к его имени, выжгло душу и высушило слезы.

Я коротко стучу в ответ. У нас нет никакого тайного шифра. Мы столько лет провели, скрываясь в городских трущобах и темной чаще, как травленые крысы, но так и не придумали ни тайный язык, ни систему знаков. Так что я не могу объяснить своему другу, что мои метания вызваны не ужасом, а предвкушением торжества.

Впрочем, оно и к лучшему.

Завтра мы победим, но заплатим за это своей жизнью.

Так пусть лучше волнуется за меня, чем предается мучительным раздумьям о близкой смерти.

Впереди еще долгая темная ночь.

Мне пришлось бы провести ее с призраками людей, которых я любил и потерял, в муках ожидания, но мне повезло: у меня есть керосиновая лампа, бумага и перо.

За это я должен благодарить одного доброго человека из охраны: он сочувствует нам, но слишком боится за свою семью, чтобы присоединиться к Движению.

Но он все же дал мне то, в чем я больше всего нуждаюсь: возможность говорить с тобой, друг мой, и обещание передать послание адресату.

Несколько лет назад я написал тебе другое прощальное письмо.

С тех пор мои чувства и мысли не изменились, так что не буду повторяться.

Позволь мне просто поболтать с тобой и отвлечься от мыслей о завтрашнем дне.

Я сегодня вспоминаю многое.

Закрываю глаза — и буквально чувствую на лице капли дождя, падающие сквозь прохудившуюся крышу.

Мне снова десять: я убежал из особняка отца, который так и не привык считать домом, в нашу старую лачугу на берегу реки. Я прячусь от посланника колдунов. Если отец узнает, меня накажут: за трусость и за то, что говорю: «Колдуны». Надо говорить: «Совет Мудрых».

Но я надеюсь, он не заметит.

Дон Алехандро, глава одного из семи самых богатых и знатных родов нашей страны, редко обращает на меня внимание: я его разочаровываю.

У меня три брата. Двое родных, Луис и Анхель, и старший единокровный — Эмилио. Все они — копия отца в молодые годы, высокие и красивые, как северные боги.

Я же похож на маму: невысокий, смуглый, неотличимый от тысячи крестьян, гнущих спины на окрестных полях.

Эмилио однажды сказал, что меня стоило бы утопить — так поступают с племенным браком.

Я на него не обижаюсь.

На месте Эмилио я ненавидел бы нас всех.

Не прошло и двух лет после бракосочетания, а его мать была вынуждена смотреть, как дон Алехандро каждый вечер переправляется на лодке на другой берег реки, чтобы нырнуть в маленький дом моей матери. Потом — один за другим — на свет появились Луис и Анхель.

Четыре года в столице подарили донне Анне короткую передышку.

Возвращение домой принесло ей новое горе: мое рождение. Такого унижения мать Эмилио не перенесла: умерла через несколько дней после первого дня моей жизни.