Дмитрий Орёл - Мю Цефея. Игры и Имена

Чтобы попасть ко мне на чердак, нужно нырнуть в боковую дверь и долго-долго подниматься по узкой винтовой лестнице.

Наверное, когда этот дом сиял в блеске славы, здесь была комната для прислуги — с отдельным входом, дабы не докучать господам.

А теперь Аналиса, хозяйка дома, сдает ее за баснословно низкую цену. Денег, вырученных от продажи пальто, мне может хватить на несколько месяцев.

Впрочем, я надеюсь, до этого не дойдет.

Мы поднимаемся быстро, я достаю из кармана медный ключ, утверждающий меня в гордом звании домовладельца, и отпираю амбарный замок, сторожащий вход в мое жилище.

Как же все-таки приятно войти в тепло! Первым делом — нагреть кипятка и завернуться в одеяло.

Хорошо, что я утром не поленился и набрал воды. Теперь не нужно спускаться с ведром вниз, опять вылезать на этот холод.

Луис останавливается в дверях и рассматривает мой миленький, уютный чердак с выражением брезгливого недоумения.

— Ты правда здесь живешь?

— Угу. Да что ты там топчешься, проходи уже! Можешь сесть на стул, он, наверное, тебя выдержит.

Луис с сомнением глядит на колченогую табуретку. Кидает взгляд на раскладушку в углу, примеривается к подоконнику… Вздыхает и бурчит:

— Я лучше постою…

Он прислоняется к столу. Стол угрожающе скрипит.

Мы неловко молчим.

Потрескивает, разгораясь, огонь — скоро будет кипяток.

Заходящее солнце напоследок заглядывает на чердак, словно желая во всей красе продемонстрировать гостю его убожество.

Луис в своем новеньком костюмчике, в теплом бежевом пальто, чистенький, благоухающий, нарядный, так неуместен здесь — как призрак на городском балу.

— Как ты можешь здесь жить, Габриэль? — наконец спрашивает он.

— Нормально. Здесь есть всю самое необходимое: стол и стул, подоконник и раскладушка, камин и ведро для воды. Даже чайник! А из окна изумительный вид…

— На окрестные крыши. Ты этим здесь занимаешься? Сутками пялишься в окно?

— Нет, в основном шатаюсь по городу. Такая архитектура!

Мы снова замолкаем. Я хочу спросить, зачем он приехал, но стесняюсь. Это будет грубо, а я все-таки рад его видеть.

Рад, хотя знаю, что он перешел на сторону папы и Эмилио, что считает, что мы должны приспосабливаться и налаживать жизнь, а не маяться дурью. Он служит колдунам, как и все остальные, но я все равно его люблю.

С тех пор прошло больше десяти лет.

Но я до сих пор жалею, что не сказал Луису тогда, что рад его видеть и что я его люблю.

Это ничего бы не изменило, конечно. Но мне все-таки жаль.

А тогда, на чердаке… Луис наклоняет голову и бросается в атаку. Критикует Анхеля, меня, наш образ жизни, требует, чтобы мы вернулись домой. В его речи логика мешается с раздражением, и я слышу отцовские интонации в каждом слове.

Наш разговор кончается руганью, как обычно.

Наконец он вздыхает, смотрит на меня печально и говорит:

— Отец же умирает, Габриэль. Врачи обещают ему несколько месяцев. Неужели для вас с Анхелем это ничего не значит?

По отношению к отцу у меня смешанные чувства, но его смерть мне не безразлична. И все же…

Я молчу.

Луис гневно вспыхивает.

— Я жду вас завтра на городском причале. На закате мы можем вместе сесть на корабль, уплыть домой, и никто вас ни в чем не упрекнет.

Разворачивается и уходит. Я не смотрю ему вслед.

Я не знаю, что вижу брата в последний раз.

Утром вернется Анхель. С Луисом они так и не увидятся, во всяком случае, на этом свете.

Через неделю мы поднимемся на «Ласточку» и взлетим.

Вот это воспоминание — одно из самых драгоценных, несмотря на все, что было потом.

Как же прекрасно парить между звезд, ощущая абсолютную свободу!

Абсолютная свобода кончилась полным крахом.

Наша высадка стала кораблекрушением.

Вместо того чтобы причалить к тихому песчаному пляжу, мы врезались прямо в скалы.

И сразу попали в руки солдат колдунов.

Может быть, нам не повезло.

А может, среди нас был предатель.

Сейчас уже не важно.

В то лето я впервые увидел, как работает магия имен.

Это воспоминание мучает меня ночами до сих пор.

Огромная площадь, заполненная людьми. Снисходительные улыбки на лицах колдунов. У них и в самом деле золотая кожа и алые глаза. Но они не прекрасны, они уродливы, как новорожденные крысы.

Запуганная горстка человеческой аристократии. Те, кто знает нас лично, испуганно отводят глаза.

Мы стоим в центре на дощатом помосте. Мы не связаны, бежать ведь некуда — всюду охрана. Анхель улыбается мне из глубины своего страдания. Я пытаюсь усмехнуться в ответ, но губы, кажется, забыли, как это делается.