Александр Бреусенко-Кузнецов - Гарпии визжат

— Лейла, посторонись-ка, — звучит противный голос некроманта.

Ну конечно же — Оксоляна встала у него на пути, точно в проёме ректорского склепа. Придётся-таки посторониться, она ведь теперь легка как пушинка, особой преграды для тяжеловесного упитанного мертвеца не составит. Но лживых слов царевна без возражения не оставит:

— Я не Лейла, я Оксоляна!

— Какая разница?

— Большая разница! — в ярости визжит Оксоляна, и звук её голоса оказывается едва ли не омерзительней квицевского. — Я царевна Уземфа, а Лейла — не царевна! Она дочка жалкого визиря!

— Слушай, девочка, — цедит Квиц сквозь передние зубы, — мне надоело с тобой пререкаться, но это я тебя поднял! И я видел твою киоромерхенную суэниту — «призрачную шкатулку», по-вашему. Причём она у тебя именная, и на ней ясно написано имя «Лейла». Так что не надо выдумывать!

И вот тогда-то до царевны доходит причина недоразумения. Ну конечно: когда они с Лейлой ещё в Циге собрались подружиться, то в знак вечности дружеских отношений обменялись именными шкатулками.

То-то теперь недалёкий некромант и ориентируется на глупую надпись на футляре, считая её документом. Души-то, хранящиеся в шкатулках, сами по себе не подписаны, а тени их все на одно лицо.

А потом в Старых Могильниках стали собираться учителя из Цига. Постепенно, ведь путь всё-таки неблизкий, пусть большей частью и пролегает по Большой тропе мёртвых, сильно ускоряющей движение. Первым добрался банкир Карамуф, правда, выснив, что никого из остальных ещё нет, снова уехал по делам. Да столь быстро, что Оксоляна просто не успела к нему выйти из удалённого склепа, занимаемого ею вместе с прочими — покуда бессловесными — остатками боевых гекс.

Уехал, но, по словам Запра, обещал вернуться.

Зато на следующий день прибыли сразу двое: во-первых, умница и красавчик Фарадео Фарадей — ему Оксоляна попросту постеснялась показаться в своём нынешнем виде, хотя так хотелось перекинуться хоть словечком с таким образованным человеком; во-вторых, будущий эузский министр Гзырь. К нему Оксоляна не вышла по другой причине — больно уж противно смотреть на его слюнявую морду. Правда, обе причины сошлись в одну, когда Фарадео и Гзырь принялись прогуливаться под ручку мимо дальних могилок.

Эх, будь Оксоляна во всеоружии красоты, она бы мигом отшила слюнявого Гзыря и одна всецело завладела умным красавчиком — благо, и в Саламине поднабралась кой-какого полезного опыта любовного завладения. Однако, смешно и думать о соперничестве, пока она не во всеоружии.

Но ведь будет? Будет! Приезд учителей из Цига — утешительный знак.

Ведь объявится и бальзамировщик Фальк. А он — не просто красавчик, а ещё и тот человек, который способен вернуть красоту и привлекательность любой мёртвой женщине. Милый Фальк! Очень хорошо, что он ожидается, очень вовремя. Ведь наверное же, Фальк явится со своими бальзамами. Сможет всех, кому это нужно, перебальзамировать.

А нужно почти всем, кого в Старых Могильниках отщепили от глиночеловеческого брикета. Точнее, всем, кроме кукол. Куклы-то — дуры деревянные, в них бальзам и налить-то некуда. Но худо-бедно существуют, на добрую славу кукольному искусству Запра. Он молодец!

Его куклы — марионетки. Но приводятся в движение изнутри. Все верёвочки тянутся к полому животу — за какую дёрнешь, в ту сторону сама и пойдёшь, а не дёрнешь, так остановишься. А куда потянешь, туда и тело наклонится. Полная свобода воли в плане движений: хочешь, ходи, хочешь, кланяйся. И никаких мало-мальских забот, разве что понарошку.

Оксоляне же существовать намного сложней, чем куклам. Бальзама не хватает — и это чувствуется по всему. Личардо тогда сказал, она очень изменилась, но странно, как он вообще сумел её узнать.

Странно? Ах да, лимонный цвет кожи, это ведь он составил основу её посмертной индивидуальности. Так что не больно-то и странно.

Необычно другое. Цвет кожи напрямую зависит от цвета бальзама. Лимонный цвет бальзама — Оксоляне ли не знать — очень редок. Другим участницам боевых гекс доливали бальзамы всякие, какие придётся, в основном — крупнозернистую отшибинскую гадость оранжевого цвета (и не мудрено — переливанием-то занимался бережливый да хозяйственный карлик Дранг). И особенно не повезло Бац — переписцица стала пятнистой, того неподражаемого цвета, которое приобретает болто, по поверхности которого плывут жидкие экскременты. Так вот, цвет кожи Оксоляны не изменился. Почему бы это?