Александр Бутенко - Если бы Конфуций был блондинкой

Нашел своих. Те поставили палатку. Экое страхолюдище!

Она альпинистская, для каменистых мест, холодных, но уж никак не для крымского пляжа.

В разные стороны идут колья, на них бечёвки – все пьяные обрыганы, что идут до моря, об них спотыкаются, сплющивают очередную стенку, валясь, как тюки с мукой.

Лёва выскакивает из палатки и зычно ругается.

В палатке адский жар. Жить там можно только ночью.

Места вроде и много, но распланировано дебильно.

Посреди палатки стоит шест, который очень легко задеть, его роль выполняет грубоватое полено.

Спим вповалку.

К нам прибился Гоша. Уже успел уйти в алкогольный штопор, и, забегая вперёд, так из него и не вышел.

Места для него не было, но алкоголь, как известно, заменяет и палатку, и еду, и кровать. Он попросился разместиться в предбаннике нашей палатки, где голый песок и мы обувь оставляем, а мы, скептически решив, что он всё равно не сможет этого сделать, и согласились сдуру.

Дыдых! Радостный Гоша в трусах рухнул мордой в песок и чьи-то сандалии и захрапел.

Все эти дни, выходя из палатки, мы стабильно спотыкались о спящего пьяного Гошу.

Он не обижался. Порой и не просыпался.

Вы знакомы с крымским бытом? Со всеми этими газенвагенами, которые маскируются под туалеты, атмосферой наидурнейшего веселья, с ароматом креплёного вина. С водорослями в волосах. Со спонтанным сексом на спасательной вышке с малознакомой хиппушкой, с дредами и подростковой нулевой грудью «доска – два соска». Знакомы? Тогда я не буду углубляться.

Наступил последний день фестиваля.

Лёва потерял паспорт и обратный билет. Народ умудрялся вписываться в палатке и днём, в адскую жару.

Мы всё так же стабильно спотыкались в предбаннике палатки о спящего в песке Гошу. Гоша всё так же не обижался и приветливо кивал.

Все отдыхали. Лишь мы с Максимильяно, как самые приличные, зверски устали от такого отдыха.

Встретили Диму Коня.

Встретишь Коня – накуришься. Народная примета. У Димы всегда с собой есть.

У него тайник в кедах.

Он вынул тайник и как-то сразу уменьшился в росте.

К вечеру наметилось грозовое предупреждение. Усиливающийся ветер срывал плохо закреплённые тенты.

Палатка у нас держалась на соплях.

Мы с Максимильяно полезли внутрь (споткнулись о Гошу), застали там Лёву и ещё кого-то, пытающихся раскурить сухой.

Мы им пытались объяснить, что очень скоро палатку смоет к едрене фене, но на такие мелочи всем было насрать.

В тот момент, когда Лёва таки торжественно пыхнул, ударил такой ливень, что пол палатки пошёл заливаться водой в считанные секунды.

Мы с Максимильяно сумели-таки вытащить свои вещи, перебираясь через Гошу. Лёва смотрел на окружающий мир как на предателя. Поддерживающее палатку полено при очередном ударе стихии треснуло его по лбу.

– Чё делать? – вслух рассуждал Максимильяно.

– Да пошло оно все к чёрту! Пойдём концерт смотреть, – рассердился я.

Мы пошли. Концерт оказался отличным.

В темноте искать палатку смысла не было. Мы пошли на станцию.

Станция сюрреальная – будка, а кругом ровная священная крымская земля. Поодаль шумит море, в другую сторону – железная дорога и камыши лимана.

У будки восьмиугольные окна. В них видно чёрное южное небо, которое раздирают грозовые сполохи.

На станции тут и там лежали тела. Почти не разговаривали.

Нашли выброшенный кем-то бульбулятор. Оставалось от Диминой заначки.

Раскурили. Кумар повёл куда-то сознание, в сладкий мерцающий сон.

У меня с собой была тряпичная циновка. Легли на неё с Максимильяно оба, как два бойца-товарища.

Впрочем, мы и есть два бойца-товарища – с первого класса школы дружим, шутка ли.

Мы смотрели в восьмиугольные окна на грозу.

Было что-то в этом феерически прекрасное, что-то очень глубинное, тонкое, хтоническое. Просто два никому не нужных одиночества, коротающие ночь на земле равнодушного мира на одной циновке, как под одной шинелью.

Один на один с отблесками ночной грозы.

Сладкий сон после надрывного отдыха пришел незаметно.

Рассвело. В море купались голые Барни Гринуэй и Шейн Эмбери из Napalm Death, кумиры детства.

Странное ощущение: те самые люди, с фотографии на обложке кассеты, в лица которых вглядывался – и они казались небожителями из далёкого мира – и вот они, голые, купаются в утреннем крымском море, на «Солнышке».

Палатка лежала мокрой кучей. Поверх палатки, раскинув длани, охраняя собой имущество, храпел Гоша.

Билеты на поезд из Евпатории были лишь на следующий день, на вечер.