Виктор Смольников - Котов

— Самое главное в жизни — не мешать жить другим. Ты не будешь мешать — тебе никто мешать не будет. Зарабатывай тихо себе на жизнь и не зарься на чужое.

— А как же, Илья, быть с тем, что сам ты на кражу пошел? Позарился?

— Ты, прямо как следак в ментовке, рассуждаешь. Тот тоже мне все на психику давил, обещал за чистосердечное признание срок скостить. А сам мне все втирал, что это у меня не первая кража, что если сознаюсь в других, то мне же лучше будет. Хотел на меня чужие дела повесить. И ведь если бы повесил, то куковать мне в этой дурхате до смерти.

— Но ведь кража-то была.

— Опять ты, как мент, рассуждаешь! — рассердился Карась. — Ты бы видел, что за квадрат была та квартира, которую я ошманал! Три телевизора, два музыкальных центра, все японское. А в холодильнике! Брат ты мой, икра черная, икра красная, балык лежит полметра длиною! И выпивка, какой я никогда не видал, виски, пиво баночное. Ну, я и попал, ведь три дня не жрамши и не пимши! А тут еще голоса у меня начались, говорят, мол, это специально для тебя приготовлено, бабий голос такой, ну я и набросился на еду. Нажрался по горло, на радостях виски начал пить. А голоса говорят, пей, пока всю бутылку не выпьешь, не уходи. А виски-то в голову шарахнуло! Заснул я, а проснулся оттого, что кто-то мне в харю ботинком пнул. Открываю глаза — менты стоят и хозяин, у него рожа больше моей раза в два, живот из штанов вываливается, зубы все золотые. Он-то меня и пнул, так что кровь изо рта пошла. Будь я трезвым и встреться я с ним один на один, так я бы ему физию попортил бы. А так что, подниматься я стал, а он меня еще в живот ногою. Дыханье у меня сорвалось, я опять свалился. В общем, попинал он меня, а менты потом еще добавили.

— Да, за бутылку виски и хавку мотать срок обидно, — согласился Котов.

— Вот сейчас ты рассуждаешь как человек. Я больше тебе скажу, Кот, у меня, кроме пенсии, другого заработка нет. А ее задержали на три месяца. Попробуй проживи без денег хотя бы неделю! Да и что моя пенсия! Сам знаешь, что в магазинах, кроме соли и спичек, ничего нет. А с рук брать, так моего пособия хватит только на двадцать пачек “Примы”. А ведь надо еще жрать на что-то!

Расстроенный неприятными воспоминаниями Карась замолчал. За дверями палаты раздалось:

— На аминазин подходим, придурки!

Котов нехотя поднялся и, заранее представляя болезненный укол, весь съежился. Медсестра с засученными рукавами халата заученным движением делала инъекции, вводя в оголенные зады пациентов снотворное. Уже в палате Карась, продолжая начатый разговор, заметил:

— Вот точно, жадность губит людей побольше любой другой напасти! Вот не стал бы я тогда пить, а вынес бы из хаты магнитофоны и телевизоры, год бы безбедно жил, а так… Уж и не знаю, когда теперь на воле окажусь.

— А на черта она, эта воля! — прервал монолог Ухо. — Здесь хоть кормят, и крыша над головой, а на воле — с голоду умирать, что ли?

— Ты, масть позорная, молчи уж лучше, — рассердился Карась, — ты за хавку удавиться готов.

— У вас, наверное, в городе есть где жить, а мне вот, например, податься некуда, — подлил масла в огонь спора Чомба.

— А куда у тебя жилье-то делось?

— Да никуда, тетка моя взяла на себя опекунство надо мной и сразу в дурдом отправила, а в моей квартире, что от матери мне досталась, живет сейчас ее дочь. И уж точно я там никому не нужен.

— Ну, у тебя другое дело, а у этого Ухова наверняка дом есть, — смягчился Илья.

— Нет у меня жилья, — ударился в слезы Леня. — Детдомовский я, всю жизнь по казенным домам, ни отца ни матери не видел!

— Че расчувствовался-то? Ты петухом-то стал что, потому что в детдоме жил?

— У нас там был такой Слава Рябоконь, погоняло Ряба, он на два года старше был, заводил нас в туалет и там… Вот с этого и пошло.

— Ну, а сейчас-то почему от своей петушиной профессии не отказываешься?

— А что толку, все равно ведь все знают…

— Все правильно, — резюмировал Карась, — как говорится, береги честь смолоду!

Андрей не дослушал окончания разговора о жестокости судьбы обитателей дурхаты и заснул. Яркие цветные сны, которые снились Андрею, несмотря на свою нереальность, переживались больным так сильно, как если бы все происходило наяву. Свою роль здесь играл аминазин. Это снотворное обладало наркотическим эффектом и вызывало возникновение в голове у пациента красочных образов и картин. Котову казалось, что он лежа, связанный по рукам и ногам, едет в каком-то фургоне. Колеса телеги постоянно ударялись о камни, из чего связанный сделал вывод о том, что дорога, по которой двигается экипаж, явно плохо вымощена.