Стража четко исполняет на караул.
Машем ладонью: вольно!
– Слушай, – неожиданно спрашивает Брайан у правого гарда, – тебе вождь в племя нужен?
– Ммм, а при нем мяса больше будет?
– Ну разве что он от своей порции откажется.
– А если не откажется?
– Тогда, получается, меньше.
– А может, – начинает подмигивать старший охранник, – мы как-нибудь без вождя обойдемся?
Так и я про то! – веселеет Брайан, подмигивает в ответ и следует своим путем дальше.
Для начала по распадку, ведущему к изрезанной дельте, в водосборной системе которой мы с Чингачгуком Большим Скакуном чуть ли не полдня развлекали друг друга догонялками.
На месте примыкания распадка отмечаем, что профиль когда-то существовавшей здесь дороги действительно загибается влево, направляясь вверх в холмы. Но нам прямо в противоположную сторону.
Сворачиваем вправо и через четверть часа втягиваемся в сужение, соединяющее верхнюю долину с нижней, где у самого начала левой террасы расположились останки лагеря, куда, по словам вихрастого, в свое время ссылали детей.
На взбугренной площадке перед облупившимся остовом культурно-питательного здания по-прежнему лежит окатанный камень, а на нем до сих пор изображает памятник самому себе последнему несгибаемый могиканин.
Вероятно, другого пути вниз нет, а поскольку нас тут еще не видалось, опасность привести хвост не миновала.
Поднимаемся на террасу и выходим на площадку.
Дав косяка, отводить беглый взгляд Чинг передумывает.
Смотрит сначала так, потом поворачивает и лицо.
Встает и, не спуская глаз, ждет.
Что ж, с шестым чувством у него все в порядке.
– Возвращайся в стойбище, – говорит Брайан. – Будешь помогать старшему охотнику.
Едва заметно кивнув, Чингачгук направляется к горловине и как-то очень быстро теряется за деревьями.
Справятся они, Брайан, не дети же малые.
У каждого свой путь.
Тем более, если он уже начертан.
Чтобы не прыгать по вздыбленным плитам центральной аллеи, забираем круче на склон и следуем почти по гребню долины.
Солнце, зависнув в верхней части своей дуги, припекает левую щеку.
Из местных обитателей на глаза попадается один только пестрый дятел, деловито долбящей ствол рябины.
Не сказать, что очень умная птица, однако заметно повышающая бодрость духа.
Помельчавший суходол выходит в широкую низину с разбросанными строениями поселения, окаймленного пустырями и огородами.
Прямо по курсу, где-то вон в том бесхозном бурьяне, начинается балка, выводящая к крепостным стенам бывшей камвольной фабрики.
Но если обогнуть репейно-полынное море слева, можно попасть на начало улицы, которая чуть дальше становится центральной, а в самом конце, перед тем как нырнуть к въездному мосту в Надоль-аль-Ненадоль, открывает подход к воротам последней стоянки сельской механизации. Эмтээс на локолингве.
Берем левее и вскоре, еще задолго до начинающихся домов, выбираемся на дорогу.
Куда она ведет из поселения?
Оборачиваемся.
А никуда! Заканчивается еще на подступах к лесу.
Даже не до околицы.
Хотя, вроде, положено вообще за .
Но с чего она здесь?
Дорога возникает, только когда кто-то в этом месте ходит.
Глаза бы мои на вас не глядели! Махнет человек рукой и двинется куда подальше. Отойдет на триста шагов, потопчется на месте, потопчется и – назад. Но до конца жизни, наверное, будет греться ощущением, что побывал за пределами. Иначе, зачем бы сюда ходить? Судя по натоптанности, край света посетил каждый надоль-аль-ненадолец.
Первые дома располагаются лишь на правой стороне улицы, слева примыкает широкое поле, посреди которого в густой мураве копошится какое-то мелкорогатое, издали не разберешь мекающее или бякающее. На обочине с кнутом на плече стоит мужик и задумчиво жует веточку. Мысль, кою он пытается разрешить, наверняка, из умом не осиливаемых. Что-то вроде: как действеннее, по рогам или промеж? Идти же проверять, видимо, в лом.
Минуем ответвление, ведущее к площади и далее спускающееся вдоль фабричной ограды к выездному мосту, за которым начинается крутой подъем в Харино и заросший проселок в Нарынок, огибающий по пути общий поселенский погост.
Появившиеся на левой стороне строения наводят на мысль, что начиная отсюда улица уже становится центральной. Впрочем, от центральности в ней лишь то, что дома тянутся более или менее вровень, да задом ни один не повернут.
Из скрипнувших ворот первого дома показывается белобрысая девочка лет шести в огромных сапогах и, волоча ноги по земле, выходит к дороге.
Читать дальше