Йен Макдональд: Лучшее за год XXIII: Научная фантастика, космический боевик, киберпанк

— Скорее всего их повесят, — отвечала она.

Осенью после, казн и изменников недовольство наконец вырвалось на улицы, как жертвенная кровь. Обе стороны претендовали на меня: полиция и демонстранты. Одни видели во мне символ всего лучшего в нашем королевстве, другие — всего, что в нем было не так. Высокая кумарими старалась мне это объяснить, но когда мой мир сошел с ума и стал угрожать мне, мысли мои обратились вдаль, к огромной древней стране на юге, расстилающейся там, как вышитое самоцветами платье. В такое время легко было поддаться соблазну ужасающей глубины ее истории, богов и воинов, пролетавших над ней, бесконечной смене империй. Мое королевство всегда было отважным и свободным, но я встречала людей, освободивших Индию от власти Последней Империи, — людей, подобных богам, — и видела, как интриги, соперничество и коррупция раскололи эту свободу на враждующие государства: Авад и Бхарат, объединенные штаты Бенгалии, Маратха, Карнатака. [18] Перечисленные названия относятся к штатам и народностям современной Индии.

Имена и страны из легенд. Сияющие города, древние, как сама история. Там ИИ витали над многолюдными улицами, подобно гандхарва . [19] Гандхарва — мифические крылатые слуги и посланцы богов. Там на каждую женщину приходились четверо мужчин. Там забыты были старые различия, и женщины брали мужей из высших каст, и мужчины искали жен по возможности не слишком многими ступенями ниже себя. Я была очарована их политиками, партиями и вождями не меньше, чем их граждане — излюбленными «мыльными операми», производившимися ИИ. Ту раннюю суровую зиму, когда полиция и королевские автоматы восстанавливали вокруг площади Дурбар старый порядок, я душой провела внизу, в Индии.

Смятение земли и трех небес. Однажды утром я проснулась и увидела в деревянном дворике снег крыши храмов на площади Дурбар хмурились им, как бровастый седой старик. Я уже знала, что странности погоды — не мое дело, а результат гигантских медленных изменений климата. Улыбчивая кумарими подошла ко мне, когда я со своего джарока наблюдала за сеющимися с белого неба тяжелыми и мягкими, как пепел, хлопьями. Она опустилась передо мной на колени, спрятала руки в обшлагах широких рукавов. Ей плохо приходилось в холодную и сырую погоду.

— Деви, разве ты для меня не как мое собственное дитя? Я мотнула головой, не желая произносить «да».

— Деви, разве я когда-нибудь делала для тебя не все, все, что могла?

Подобно своей напарнице месяцами раньше, она извлекла из рукава пластиковую коробочку с таблетками и положила на ладонь. Я откинулась на спинку кресла, испуганная, как никогда не испугалась бы ничего, предложенного мне высокой кумарими.

— Я знаю, как все мы счастливы здесь, но перемены неизбежны. Меняется мир — этот снегопад, он неестественный, моя деви, так не должно быть, — меняется наш город. И мы здесь не защищены от перемен, мой цветик. Ты тоже изменишься, деви. Ты, твое тело. Ты станешь женщиной. Если бы я могла, я бы не позволила этому случиться с тобой, деви. Но я не могу. Никто не может. Я могу предложить только… отсрочку. Задержку. Возьми это. Они задержат перемены. Надеюсь, на годы. И мы все будем счастливы здесь, деви.

Согнувшись в почтительном полупоклоне, она подняла на меня взгляд:

— Разве я не всегда желала тебе самого, самого лучшего?

Я раскрыла ладонь. Улыбчивая кумарими вложила таблетки в мою руку. Я сжала кулак и соскользнула со своего резного трона. Уходя к себе, я слышала, как улыбчивая кумарими бормочет благодарственную молитву резному образу богини. Я взглянула на таблетки на ладони. Голубой цвет казался почему-то неподходящим. Потом я наполнила чашку в своей тесной умывальной и запила их двумя большими глотками.

После этого они появлялись каждый день, голубые, как владыка Кришна, чудесным образом возникали на столике у моей кровати. Почему-то я так и не призналась высокой кумарими, даже когда она заметила, какой я стала капризной, как невнимательна и рассеянна на церемониях. Я сказала ей, что виной тому — деви, нашептывающие мне из стен. Я достаточно разбиралась в своей особости, которую иные называли отклонениями, чтобы придумать ответ, в котором не усомнятся. В ту зиму я была усталой и сонливой. Обоняние у меня обострилось, улавливая малейшие запахи, а запрокинутые, глупо-счастливые лица людей под балконом приводили меня в бешенство. Я не показывалась неделями. Деревянные коридоры остро пахли медью старой крови. Демоническим внутренним зрением я постигала, что мое тело превратилось в поле битвы между моими собственными гормонами и подавляющими созревание химикатами улыбчивой кумарими. Весна в тот год была тяжелая и сырая, и я казалась себе разбухшей в этой жаре, как переливающийся жидкий пузырь под одеждой и восковыми красками. Я стала выкидывать голубые таблетки в туалет. Я уже седьмой Дасан была Кумари.