Журнал «Пионер» - Пионер, 1939 № 11

- А ты ешь, ешь, не стесняйся!

Ну, хорошо. Ребята эти уже кончали промышленное училище. Пошутили они, посмеялись, а потом уж всерьез разговорились: кто что дальше будет делать. Ну, и заспорили, конечно. Из-за чего у них там спор разгорелся, уж не помню сейчас, только двое так раскипятились, как петухи, так и наскакивают друг на друга. Глаза у обоих горят, руками машут. Один свое кричит:

- Надо учиться! Инженером ты больше принесешь пользы человечеству! А что техник?

А другой, некрасивый такой, свое кричит:

- А что же техник, по-твоему, - бесполезная тварь? Всякое дело полезно! Верно, Сережка? Согласен ты со мной?

А Сережка улыбнулся и говорит спокойно так, видно, он давно уже все это обдумал:

- Нет, несогласен ни с тобой, ни с ним.

Те и рты поразинули:

- Как так?

- Да так, - говорит. - Смешно же спорить, кто полезнее: инженер, рабочий или техник. Все полезны, и всякое дело полезно. Можно дрова рубить, можно мыло варить…

- Ну, вот я про то и говорю! - обрадовался этот некрасивый.

А Сережа:

- Ты-то про то, да я-то не про то хочу сказать. Жизнь каждому человеку подсовывает уйму дел, и дурак тот, кто делает всякое дело без разбора. Из всех дел надо уметь выбирать самое главное, самое нужное, его-то и делать. А будешь ли ты инженером или техником, это все равно.

- То есть как это так? Не понимаем! - кричат.

- Да так! Вот, например, винты делать - полезное дело? Без винта и паровоз не пойдет. Верно? А что если твои винты будут ввинчивать в затворы винтовок, из которых жандармы будут расстреливать твоих же братьев, друзей, товарищей? Полезное это дело? Значит, есть другое, более полезное, более нужное дело, его-то и надо делать.

- Э-э, вон ты как повернул!

- А как же иначе? Когда люди тонут, всякий честный человек, будь он инженер или техник, все бросает и кидается спасать утопающего. И только подлец может так рассуждать: ты тонешь там, ну и тони, а мне, видишь ли, недосуг тебя спасать, я и без того пользу приношу человечеству: винты делаю.

Спор кончился, все и призадумались. Кто-то спрашивает:

- Ну, а ты-то что хочешь делать, Сережка?

- Я, - говорит, - буду делать то, что нужнее всего. А что, - это жизнь покажет.

Посидели мы еще немножко и стали расходиться. Выходим с братом на улицу, я спрашиваю:

- А что он из этих железок сделал, какие на толкучем тогда покупал?

- Электромотор, - говорит, - сделал. Хороший!…

А я никогда не видал электромотора-то, только слышал, что с помощью электромотора можно комнату освещать, воду качать, схватил брата за руку и прошу:

- Давай вернемся, посмотрим! А он говорит:

- Да он уж его продал.

- Зачем же? Что, он торгует, что ли?

А у нас во дворе жил один такой оборотистый человек: купит что-нибудь на рынке за грош, подчистит, починит и продаст за трешку. Вот, я думал, и Костриков также. И это меня так огорчило!

А брат смеется.

- Что ты! - говорит. - Он бы его ни за какие деньги не продал. Да тут с Владиславом несчастье случилось. Износились у него штаны вдребезги, дыра на дыре, и заштопать уж никак невозможно. У Сережки тоже одни штаны. Владиславу-то и выйти не в чем, и засел он дома. Сережка сгреб свой электромотор - и на толкучий, продал и купил Владиславу брюки.

- А не жалко ему было продавать-то?

- Ну, уж этого не знаю!… Да. конечно, жалко, столько трудов положил… Но ведь и положение Владислава-то… Хоть училище бросай! Надо же было помочь товарищу. Это - самое главное.

«Вот он, - думаю, - какой! Он и тут выбрал самое главное».

И уж больше я ни разу не видел Кострикова. Месяца через два он кончил училище и уехал из Казани. А я нет-нет, бывало, да и вспомню про него.

Теперь слушайте дальше. В девятьсот пятом году поступил я в промышленное училище, но за участие в забастовках вышибли меня, и пошла у меня жизнь кувырком. Пристроился я сначала на завод Крестовникова. Большой был завод, на всю Россию поставлял свечи и мыло. Так и называлось «казанское мыло». Слышали, поди?

Ну, вот, проработал я год и затосковал. Осточертело мне вдруг и мыло, и свечи, и жизнь моя собачья.

«Так, - думаю, - и вся жизнь пройдет. А что я вижу? Ничего».

И в пятнадцать-то лет все кажется там хорошо, где нас нет. Парень я был шальной, с фантазией. В одно прекрасное утро собрал узелок, простился с матерью и укатил на пароходе под Нижний, в Сормово. Только и там мне не понравилось. Я в Самару, в Саратов. И уж избаловался, не сидится на месте.

Как весна, как пахнет в лицо теплым ветром, так и нападет на меня тоска и мечтание, и все мне чудится, что где-то далеко ждет меня счастье. А вот где оно? Не знаю. А манит, зовет оно меня, мочи нет! Я соберу узелок - и ходу, куда глаза глядят. А тут еще начитался я книжек про дальние страны, про моря, про горы, и задумал я всеми правдами и неправдами добраться до Батума, до Черного моря, поступить на пароход матросом, а не то кочегаром и уехать куда-нибудь в Турцию, в Грецию, в Индию, посмотреть, как люди живут.