Денис Луженский - Тени Шаттенбурга

Вопреки опасениям, последние лиги они проехали без происшествий. Скоро лес выпустил баронский кортеж из зеленых объятий, и город открылся перед путниками во всей красе высоких крепостных стен и массивных башен. Вокруг рва со стоячей водой теснились десятки домов, которых не смогло вместить каменное брюхо Шаттенбурга. Здешнему предместью, впрочем, было далеко до обширности берлинского; случись к городу подступить неприятелю, эти лачуги сгорят за пару часов.

Впрочем, какой неприятель заберется в эдакую глушь? Зачем? Лучше любых стен город защищен от алчных соседей своей удаленностью. Если Шаттенбург заигрывает с чешской ересью, помешать этому военной силой будет непросто. Потому и прислан сюда Ойген фон Ройц, вернейший из верных, – он должен решить дело малыми усилиями, утвердить в этом медвежьем углу власть империи, убедить сомневающихся, упредить предателей. Сегодня барон и горстка его людей – это и есть армия императора.

«А я в этой армии – засадный полк», – подумал Николас и усмехнулся.

Мурлыкая себе под нос бесконечную песенку – одну из тех, под которые так славно работается, Ругер фон Глассбах подрезал розовые кусты. Скрипел садовый ножик, хрустели срезаемые ветки, и листва осыпалась на взрыхленную почву.

Загляни сейчас через невысокий заборчик какой-нибудь приезжий, он бы ни за что не поверил, что возящийся с кустами полноватый человек в холщовых штанах, веревочных сандалиях и бесформенном суконном балахоне – не кто иной, как сам господин бургомистр. Гость города решил бы, будто это почтенный отец семейства из ремесленников коротает в саду теплый осенний вечер. А вот шаттенбуржцы не удивлялись: каждый знал про страсть бургомистра к садовому делу. Она была тем удивительнее, что больше никто из местных ничем подобным не увлекался. Конечно, есть кое у кого плодовые деревья или ягодники, есть овощные грядки, а вот из декоративных растений – разве что шиповник в монастыре цистерцианок, что неподалеку от города. Но настоящих роз нет ни у кого!

– Ах, отлично! – пробормотал Ругер, отступая на пару шагов и критически оглядывая куст. – Красота!

Саженцы он приобрел у заезжего купца три года назад. Тот долго заливался соловьем о том, как прекрасны сады Мадрида и Барселоны, утопающие в розовом цвете, как лучи солнца дробятся в каплях росы, что покрывает по утрам огромные, с голову человека, бутоны, и как птицы едва ли не падают на мостовые: настолько густ дурманящий цветочный запах. И клятвенно обещал, что совсем скоро сад достойного господина Глассбаха – стоит только купить эти замечательные саженцы! – станет почти как сад мадридского городского головы, ну разве что самую малость поскромнее. Да и то потому лишь, что солнце в Испании греет не в пример жарче, чем в Саксонии.

Цену купец заломил несусветную, но Ругер недрогнувшей рукой отсыпал ему серебра – и, прижав к груди завернутые в холстину саженцы, почти неприличной для его положения рысью помчался в свой сад.

Розы приживались плохо, болели. Днем, разбираясь с городскими делами, фон Глассбах нет-нет да и заглядывал посмотреть, как чувствуют себя его любимицы. Долгими холодными ночами укутывал чахлые кустики холстиной, ворошил дымный костерок, согревая питомиц теплом. Удобрял землю лучшими в округе навозом и золою, подсыпал песок и вносил глину, даже выписал из Берлина книгу «О растениях, произрастающих в странах ближния и дальния, и возделывании их на радость добрым христианам». То ли книга помогла, то ли ночные бдения, но розы постепенно оправились и пошли в рост. По этому случаю бургомистр откупорил бутылку хорошего рейнского, напился пьяным и даже заехал в глаз шурину, сказавшему, что ради таких уродцев не стоило и стараться. Зря, конечно, дал рукам волю – шурин круглый дурак, как и его сестрица, Ругерова жена. Но все же стерпеть такого пренебрежения своими красавицами он не мог.

Конечно, походить на мадридский его сад не стал: бутоны не вырастали размером даже с женский кулачок, какое уж там «с человечью голову». Да и птицы на лету от ароматов не падали, по правде сказать, ароматы эти и вовсе были едва заметны.

Однако Ругер фон Глассбах все равно гордился своими цветами. Все-таки единственные розы на сотню миль вокруг – не шутка! Да и Эльзе они очень нравятся. Ах, Эльза… Жаль, что кусты отцвели, и завтра придется идти к ней с корзинкой медовых сластей. Впрочем, до них она большая охотница.

– Ругер!

Бургомистр едва не подпрыгнул – этот визгливый надоедливый голос и без того приводил его в оцепенение, а когда Марта кричит вот так неожиданно…