Дарья Романова - Три нити

Тем лучше. Стараясь ступать бесшумно и держаться тени, она приблизилась к костру и притаилась за одной из бесчисленных бочек. Она давно приметила, что бока у них от старости все погнулись и заржавели; казалось, ткни пальцем – пробьешь насквозь! И точно, одного удара ножом хватило, чтобы проделать в бочке дыру; густая жидкость толчками полилась наружу. То же она повторила с соседней, и еще одной, и еще, пока весь настил вокруг костра не залило горючее. Последнюю бочку, шагах в пяти от спящих, она просто перевернула; содержимое волною хлынуло на пол.

– Ты слышал? – вскрикнул один из жителей, тряся товарища за плечо. – Там что-то есть, в темноте!

Но было уже поздно: маслянистые струйки коснулись костра. Тряпье на сторожах вспыхнуло в мгновенье ока; истошно завопив, те повалились на пол в тщетной попытке сбить пламя – но пол и сам горел. Рядом оглушительно громыхнуло – это огонь, разбежавшись по поверхности горючего, перекинулся на нетронутые бочки; те лопались, выпуская столпы черного дыма. Скоро пожар был повсюду: он подымался с настила и лизал потолок, плавил балки и перекладины, срывал с крюков вязанки рыб – тлеющие хвосты и чешуя сыпались ей на макушку, как снег из облаков. Обжигающий, крутящийся ветер толкал одновременно в лицо и спину, набивая ноздри сажей и пеплом. Рев, громыхание и треск, идущие сразу со всех сторон, оглушали. Что-то просвистело рядом с ухом, царапнуло колено – это, отколовшись, упал кусок потолочной плиты. Равнина, на которой она провела всю жизнь, разваливалась на части.

Панцирь отражал часть жара, но сыплющиеся сверху камни запросто могли перешибить ей спину или размозжить голову; пора было уходить. Схватив с земли оброненный кем-то крюк – вымоченный в масле, раскаленный докрасна, – она подошла к серебряной двери. Оружие не понадобилось: псы, охранявшие проход, обезумели от страха. Они лаяли и подскакивали, пытаясь укусить плывущий в воздухе дым, и будто не замечали чужака. Без препятствий она спустилась вниз, но не спешила в город: как знать, удастся ли пробраться мимо всех его жителей? Даже изнемогающие от отравы, они превосходили ее и силой, и числом. Поэтому, спрятавшись среди наваленного у лестницы мусора – черпаков, прутьев, продырявившихся котлов, – она стала ждать.

Скоро в городе почуяли, что наверху творится неладное; хлопанье отодвигаемых занавесей, крики и топот эхом разбежались среди колонн. Сквозь просветы в кучах хлама она видела, как все – и взрослые, и малолетние – взбираются по лестнице, надрывно кашляя, таща вверх тюки со льдом и снегом, топоры и дубины. Во время праздника, когда все жители собирались во дворце, она насчитала сто шестнадцать голов, не считая старика-хозяина и его помощниц. И вот сейчас они проносились мимо, ныряя в сочащуюся красным дымом дыру в потолке… Наконец, в городе никого не осталось.

Она хотела идти к краю известного мира – туда, где сушились невода, и спуститься по ним к морю, к месту, где по словам стражей жила ее мать. Если веревки достаточно прочны, чтобы вытаскивать из волн огромных трепыхающихся рыбин, то выдержат и ее! Но от этой мысли пришлось отказаться: там, где раньше висели исполинские сети, сейчас горел огонь. Должно быть, ветер и сюда донес искры пожара; значит, оставался только один путь на свободу – через дворец.

Она прокралась мимо опустевших шатров. Из расходящихся швов, из стежек желтоватых жил пробивался дрожащий свет, но внутри было тихо – ни звука, ни слова. Только в одном жилище кто-то плакал тонким, высоким голосом, какого она не слышала прежде. Не сумев одолеть любопытства, она заглянула за занавесь, а потом и вовсе переступила порог.

Тесное пространство освещали несколько плошек, заправленных жиром морских зверей – а еще очаг, в котором рдели нагретые камни. Воздух внутри пах множеством дыханий, но сейчас здесь не было ни женщин, ни мужчин; зато в люльке, подвешенной на ремнях к костяным ребрам шатра, ворочалось загадочное существо. Младенец! Таких она еще не видела. На толстом, круглом лице не росло ни бровей, ни усов; вокруг тела в несколько слоев была обернута чистая, тонкая ткань, а надо лбом кто-то подвесил створку белой раковины и маленький язычок из чистого золота – оберег от рыщущих в ночи призраков.

Ребенок раскрыл беззубый рот и зашелся воплем, таким долгим, что под конец начал икать и захлебываться; и вдруг она поняла, что злые силы, от которых защищала глупая висюлька – это она и есть. От этого почему-то стало весело; сорвав раковину с нити, она бросила ее на пол и с хрустом раздавила. Младенец расплакался, молотя воздух кулаками – и тут занавеска колыхнулась; на границе между светом и темнотой появилась женщина. Она была такая же, как все внизу – большая, усатая, с выпирающим животом, перетянутым вышитым поясом, в длинной юбке, прикрывающей кривые ноги. Костяная маска, раскрашенная охрой, наполовину закрывала лицо, но все равно на нем ясно читался ужас.