Виктория Угрюмова: Голубая кровь

Когда-то, в прошлой жизни, Аддон Кайнен учил своего сына Килиана сражаться на мечах. И без устали повторял, что смотреть надо не на руки, а в глаза противника, ибо именно по глазам можно угадать следующее движение.

Килиан содрогался, представляя, что сейчас раллодены, ползшие на холм, отвоевывавшие его пядь за пядью, вынуждены смотреть в лишенные выражения черные, матово блестящие глаза аухкана, чей череп служил Руфу шлемом… /

Килиан мечтал хотя бы раз заглянуть в эти глаза.

Садеон понимал, что не успеет убежать. Куда там!

Он лихорадочно работал, заделывая брешь в стене и стараясь не думать о том, что раствор еще слишком мягкий и двурукие с легкостью пробьются сквозь него, если захотят.

Он исполнял свой долг так же, как масаари-нинцае, погибавшие один за другим там, за стенами Города.

Садеон то и дело слышал их мысли, и ему было страшно и горько. Впрочем, это ничего не меняло. Даже если бы Созидателю было где скрыться от врага, он не стал бы этого делать.

Соседняя часть стены рухнула, осыпав его пылью и обломками. Шетширо-циор поднялся — маленький, жалкий, похожий на мохнатый столбик с черными глазками…

Над ним нависала храпящая лошадиная морда. Всадник высоко занес истекающий голубым клинок.

Садеон охотно бы закрыл глаза, но аухканы не умеют этого делать…

— Отойди от него! — рявкнул Руф.

Килиан отшатнулся от гигантского волосатого червяка и обернулся к брату. Наконец-то они встретились при свете дня.

Несколько эстиантов неосмотрительно бросились на человека

/чудовище/ ,

угрожавшего их командиру, преодолевая страх перед ним, немыслимым, казавшимся порождением кошмара.

Он так легко, почти небрежно развернулся, что Килиан не сразу понял, что остался один на один с командиром вражеского войска.

/Такой шанс нельзя упускать. Я должен убить его… Я уже убил его однажды — это должно повториться!/

Четверо эстиантов лежали на земле, бессильно раскинув руки, и их глаза удивленно глядели на проплывающие там, в недоступной вышине, облака.

Другие сражались с охранниками Двурукого, и это сражение больше походило на побоище. Ни один эстиант не мог противостоять мощи пантафолта и нечеловеческой стремительности тагдаше. Кайнен не знал, как называются эти аухканы, но видел, что они принадлежат к разным родам войск…

/О чем я думаю? Идиот!/

Они обменялись с Руфом первыми ударами. /Действительно идиот! Я ни разу не мог его победить еще при жизни, что я хотел сделать с ним после смерти?!/

— Это Арзу бакан, — негромко произнес Руф. Или эти слова раздались прямо в разгоряченном сознании Килиана?

— Арзубакан из рода пантафолтов, — продолжал Двурукий, тесня брата.

Обычно всадник имеет преимущества перед пешим, но сейчас конь плясал и горячился, солнце слепило глаза, меч казался хрупким и ненадежным, а собственное тело — неповоротливым и до жути беззащитным.

— Зачем?! — выкрикнул Килиан, понимая, что Руф играет с ним, как сытый тисго гоняет по полю отчаявшуюся жертву, прежде чем вонзить в нее свои острые когти. — Зачем ты мне это говоришь?!

— Хочу, чтобы ты знал, кто убьет тебя. Сильнейший рывок сбросил Килиана с коня. Он грянулся оземь, приподнялся, мотая головой, оглушенный ударом. Последний выпад должен был последовать именно сейчас. Но…

— Мне некогда, — сказал Руф. — Уходи. Уходи с поля битвы — тебе тут не выжить. Ты слишком смел и слишком слаб, чтобы остаться в живых.

Он повернулся, покидая место сражения — этот участок Города снова перешел к аухканам. Отряд эстиантов был уничтожен, и шетширо-циор принялись восстанавливать стену.

Обстрел Города значительно ослаб, ибо жаттероны исправно выполняли поставленную перед ними задачу. Почти ни одной месгенеры не осталось в распоряжении таленара Аддона, и всего несколько бираторов еще могли наносить повреждения вражеской крепости. Возле них сейчас кипел отчаянный, яростный бой.

Килиан уперся обезумевшим взглядом в широкую спину, закрытую черным панцирем.

/Он не должен уйти.

Даже если я не имею права на этот поступок, если я вдвойне преступник, предатель и подлец — я все равно не могу отпустить его.

Если он умрет, таленару будет легче одолеть чудовищ…/

Ему было страшнее и отвратительнее, чем в прошлый раз. Страх он испытывал перед Руфом, отвращение — по отношению к себе. Неужели он не способен ни на что другое, кроме предательских ударов?