Виктория Угрюмова - Голубая кровь

/ не мог видеть, но все равно кто-то передавал ему каждую подробность этой страшной сцены, словно он обрел десятки глаз, как и его братья/ ,

как люди руками рвут на части мягкое тельце беззащитного шетширо-циор и из черных выпуклых глазок выкатываются мутные слезы — ведь Строители живучи, и умирают они долго и мучительно. Руф рванулся было на помощь, но его отбросили. Пехота наступала отовсюду, сомкнув высокие щиты и ощетинившись длинными мечами…

На вершине холма, воздев к равнодушному небу мощные секиры и совершенные мечи своих конечностей, возвышался Шигауханам — Великий Аухкан, прозванный в Раморе Мстителем.

Он все еще не мог поверить, что мир, в котором он родился и которому подарил столько прекрасных вещей, восстал против него. Он все еще надеялся на то, что бой закончится не так, как в прошлый раз. И пусть даже это сражение будет неизмеримо более кровопролитным и дорого обойдется обоим народам — но большая часть Рамора еще оставалась целой, и все еще могло начаться заново.

Шигауханам верил во вторую попытку…

Но они пришли сражаться с ним — ослепившие Данна, изгнавшие Каббадая и Эрби, уничтожившие кроткого Лафемоса и предавшие великого Аддоная. Они пришли, чтобы взять свое, не считаясь ни с чем.

Им было проще. В отличие от Шигауханама они не любили своих детей и не дорожили ими. Им было безразлично, сколько людей погибнет сегодня в битве у Города-на-Холме, и, даже если обезлюдеет весь мир, они не испытали бы боли.

Огненным смерчем обрушился Ажданиока на своего бессмертного противника, вздыбил землю и пробудил вулканы грозный Тетареоф, послал на твердь земную воды всех морей Улькабал.

Толпы павших некогда воинов гнал против Шигауханама яростный Суфадонекса, и наступал мрачный Ягма, выпивающий жизнь до дна, досуха, и поселяющий в опустевшем сосуде свое детище — Смерть…

А также наступали на холм сотни мелких и злобных божков, порожденных ими, — мороки, кровососы, хищные тени умерших, но неуспокоившихся. ..

Они окружили Шигауханама со всех сторон, но само сражение не успело начаться.

Ибо пролился на землю огненный дождь и исполинская крылатая тень закрыла собою небо.

— Я пришла за вами, — произнес вкрадчивый голос.

И боги Рамора похолодели.

Садраксиюшти…

Килиан старался не отставать от маленького воина на чалом коне, но это было почти невозможно сделать в суматохе сражения.

Грациозные и ловкие твари, щелкавшие челюстями

/щелк — и нет человека, щелк — и еще одна жизнь прервана…/

с невероятной скоростью, пронзавшие насквозь и панцири, и хрупкие тела, косящие серпами, хлещущие бронированными хвостами, наседали на его эстиантов и теснили их от холма, несмотря на то что многоруких было значительно меньше. Но прежде чем людям удавалось убить одного из них, он уносил десятки жизней.

Великолепный прыжок — и многорукий с длинными копьевидными

/руками?/

приземлился в самом центре кольца атакующих. Они кричат, кричат, кричат… вспоротые животы, скользкие внутренности, выпадающие между трясущихся пальцев, полные ужаса и доверия глаза — я же только что был жив… воин хватается за разорванное горло, пытаясь сжать так, чтобы остановить поток крови… шип третьей клешни чудовища, с хрустом вломившийся в низкий лоб под гривой желтых волос… воин с корявым шрамом поперек лица, повисший на обломке собственного копья…

В конце концов Килиану удалось собрать вокруг себя больше сотни эстиантов, и он повел их в атаку на холм. Только что рухнула часть стены, и там суетились какие-то отвратительные личинки исполинского размера. Впрочем, все аухканы поражали людей своей величиной.

Если удастся прорваться в тыл врага, развернуть эстиантов и ударить в спину войскам Руфа Кайнена…

/Он сражался там, на холме, — великолепный и мощный.

Тогда, ночью, в цитадели, Килиан не сумел как следует разглядеть брата, но теперь он мог наблюдать Руфа во всем блеске и величии. Двурукий воин во главе армии чудовищ, спину которого прикрывали двое аухканов (один из них возвышался над исполином Руфом, как скала, второй был только немного выше), напоминал скорее бога, нежели человека.

Килиан не знал, стал ли Руф Кайнен богом, но то, что он не остался человеком, было очевидно.

Длинный меч летал в могучих руках, черные доспехи оставались черными — алая кровь была на них почти не видна.