Виктория Угрюмова - Голубая кровь

Это была невыносимая боль: он мечтал только о том, чтобы она прекратилась.

Тускло блестящие кривые клыки распахнулись — и это было похоже на улыбку Смерти, но он уже не чувствовал страха. Высшим милосердием представлялся ему последний удар.

На месте правого бока и руки зияла отвратительная рана, и дико болели не существующие уже пальцы, оставшиеся где-то там, внизу, вместе с верным раллоденом.

Ни одного выжившего из всего отряда, который вместе с ним карабкался на злополучный холм…

Он не знал, что творилось с этим несчастным миром. Но вокруг были только тела, тела, тела. Изувеченные, обезглавленные, перекушенные пополам исполинскими клешнями, утыканные шипами… И другие — черные, темно-синие, зеленоватые, многорукие, бронированные. Эта броня была пробита во многих местах, живые секиры и мечи отрублены, оторваны, разбиты; хвосты покалечены. Голубая кровь, всюду голубая кровь смешивалась с алой. И они превращались в какое-то божественное вино сиреневого цвета.

Это был напиток, который пили боги обоих миров…

/Что же он медлит?!/

Кайнен рубил, колол, крошил, уворачивался и уклонялся от клыков и серпов, свистящих иногда на волосок от его головы, он вонзал верный раллоден в черные равнодушные глаза и обрубал конечности, стараясь не обращать внимание на жгучую боль в тех местах, куда попал яд. Но так не могло продолжаться слишком долго. Он и без того был удивлен своей удачливостью…

Он лез на холм во главе отряда милделинов и раллоденов, которых с каждым шагом становилось все меньше. Они прокладывали путь к Городу, устилая его собственными телами.

Таленар еще успел поразить аухкана, на которого насели сразу двое его воинов. Видимо, ему удалось попасть в какую-то жизненно важную точку, потому что движения чудовища замедлились, и вскоре он скрылся под грудой человеческих тел…

А потом перед таленаром вырос гигантский воин врага. Аддон окинул его взглядом и понял, что этого монстра ему не одолеть — не то он слишком устал, не то просто человеку не под силу такой подвиг.

Монстр совершил странное движение верхними конечностями, и таленар с ужасом обнаружил, что у него нет правого плеча и руки…

Это была невыносимая боль и невыносимый страх. Он заслонил лицо левой рукой, чтобы не видеть свирепого противника, и луч заходящего солнца, отразившись от алого камня знаменитого перстня, еще одной кровавой каплей скользнул по черной броне.

/Ну же!/ Но клешнерукий внезапно сомкнул клыки и осторожно опустил его на землю.

И прямо над ним — он уже почти ничего не мог разглядеть за кровавым маревом — глаза в глаза…

— Руф!!! Сын мой!

Ледяная ладонь ложится на лицо. , На серо-синей коже руки отчетливо выделяется перстень с резным алым камнем. Крохотный огонек, словно свеча в ночи, по которой все заблудившиеся могут найти дорогу домой.

/Твое желание будет исполнено, смертный…/

Что-то гибкое, скользкое и милосердное забирается ему в сердце и устраивается там, убаюкивая и утешая.

/Серебряная ладья выплывает из кровавого тумана, и в ней он видит Либину — улыбающуюся, красивую, единственную женщину на свете.

— Спасибо, сынок, — шепчет Либина, обвивая его шею руками…/

Их оставалась жалкая горстка, державшая оборону у развалин крепости, в которой умирал Шигауханам.

Оборванные, грязные, потерявшие человеческий облик люди шли на приступ бывшей твердыни аухканов. И им, людям, было уже все равно, какой ценой достанется победа.

Потому что люди могут забыть себя во имя любви, но гораздо чаще забывают себя в ненависти.

Он стоял рядом со своими воинами, готовясь дорого продать жизнь.

Двурукий оглядел выживших масаари-нинцае несколько тагдаше, один жаттерон

/у подножия холма валялись искрошенные в щепки бираторы. и месгенеры, щедро окрашенные голубыми и алыми красками. И это было невероятно красиво/ ,

два алкетала, чьи переливающиеся панцири были слишком повреждены и потому уже не создавали никаких иллюзий, двое голгоцернов, пятеро или шестеро пантафолтов, истекающий кровью астракоре, опирающийся на хвост, на котором не осталось ни одного шипа, Шрутарх, Шанаданха и

/ — Зачем ты сюда пришел?

— Я могу пригодиться, Рруффф.

— Тебя убьют так же, как Вувахона.

— Я могу царапаться и больно кусаться.