Мэгги Стивотер - Похитители снов

Блу принялась рассматривать птиц, чуть не касаясь носом картинки.

– Это коршуны или во́роны?

Ронан ответил:

– Вороны.

Адам сказал:

– Стервятники.

– Что тут еще есть? – спросил Ганси.

Он говорил глубоко заинтересованным голосом, и у него было глубоко заинтересованное лицо, как всегда, когда дело касалось Глендауэра.

– Я имею в виду, из ненастоящих вещей.

– Блин, да чтоб я знал, – ответил Ронан. – Никогда не выяснял.

Ганси предложил:

– Так давай выясним.

Они вчетвером отошли от холодильника и принялись открывать шкафы и трогать предметы на столах.

– Провода нет, – заметил Адам, перевернув вверх ногами старомодный дисковый телефон. – А гудки есть.

В эпоху мобильников Ронан счел это открытие абсолютно неинтересным. Сам он только что нашел карандаш, который оказался ручкой. Если поскрести грифель ногтем, становилось очевидно, что это графит, однако, если провести им по блокноту, лежавшему рядом с карандашницей, он оставлял идеально тонкую синюю чернильную линию.

– Микроволновка тоже без шнура, – сказал Адам.

– А тут ложка с двумя концами, – добавил Ганси.

Кухню наполнил пронзительный скрип – Блу обнаружила, что если покрутить сиденье одного из высоких табуретов, он издает вой, слегка напоминающий мелодию «Ветра, что качает вереск», если сыграть ее в несколько раз быстрее, чем нужно. Она покрутила его несколько раз, чтобы посмотреть, не получится ли мелодия целиком. Не получилась. Еще один результат сна-разочарования.

– Блин, – сказал Ганси, уронив нож на стол и тряся рукой. – Он же раскаленный.

Но нет. Стальное лезвие на вид было самым обычным, а о его температуре свидетельствовал только легкий запах плавившейся под ним столешницы. Ганси осторожно притронулся к рукоятке, чтобы убедиться, что горяч весь нож, а не только лезвие, а затем с помощью полотенца сунул его обратно в подставку.

Ронан перестал всерьез что-то искать. Он просто открывал и захлопывал ящики, чтоб послушать грохот. Он сам не знал, что хуже – уйти или думать об уходе.

– А вот это уже не похоже на разочарование, – заметил Адам, демонстрируя измерительную рулетку.

Лента была длиной два фута шесть дюймов – не больше.

– Я бы выкинул ее на следующее утро.

– Идеальный размер хлебницы, – сказал Ганси. – Может быть, это какое-то приятное воспоминание.

– А это? – Блу, выйдя в коридор, коснулась лепестка ярко-синей лилии, одной из десятка, которые стояли в букете на столике.

Ронан раньше особо не задумывался об этих цветах, а когда задумывался, обычно предполагал, что они ненастоящие, поскольку никогда не видел воды в вазе, в которой они стояли. Белые и синие лилии были огромного размера, они щетинились золотыми тычинками и ничуть не напоминали те, что росли в других местах. Конечно, он должен был догадаться. Адам отщипнул бутон и показал влажный конец стебля остальным.

– Они живые.

Против этого Ганси не мог устоять. Адам и Ронан двинулись дальше по коридору, к столовой, а он завис над цветами. Когда Ронан оглянулся, Ганси стоял, держа в руке цветок. Было нечто смиренное и благоговейное в его позе, а на лице читались благодарность и смутное желание. Оно было странно почтительным.

И от этого Ронан почему-то разозлился еще сильнее. Он поспешно отвернулся, пока Ганси не перехватил его взгляд.

В бледно-серой столовой Адам снял с крючка на стене деревянную маску.

Она была вырезана из гладкого темного дерева и напоминала дешевый туристический сувенир. Большие удивленные глаза, рот, приоткрытый в добродушной улыбке, достаточно широкой, чтобы вместить множество зубов…

Ронан бросился к нему:

– Не трогай!

Маска со стуком упала на пол. Адам, испугавшись, воззрился на руку Ронана, схватившую его за запястье. Ронан слышал биение собственного сердце – а под пальцами у него отдавался стук сердца Адама.

Он тут же разжал пальцы и отошел. Ронан подобрал маску и повесил ее обратно на стенку, но сердце продолжало бешено колотиться. Он не смотрел на Адама.

– Не надо, – сказал он.

Ронан сам не знал, чего именно не надо. Вполне возможно, что отцовская версия этой маски была совершенно безобидной. Возможно, она стала смертельно опасной лишь в голове Ронана.

Внезапно он понял, что больше не выдержит. Отцовских снов, дома, где провел детство, собственного тела…

Ронан стукнул кулаком по стене. Костяшки впились в штукатурку, и та дала сдачи. Он почувствовал, как лопнула кожа. Ронан оставил на стене слабый отпечаток своего гнева, но тот не стал слабее.