Так или иначе, к моим тревоге и страху, эти книги говорили со мной. Они говорили со мной о тайнах, которые я долго скрывала от себя самой. Моя жизнь была скучна и пуста, и в значительной мере спланирована для меня другими. Я шла по дороге, холодной, блестящей, металлической и бесплодной, идти по которой мне не очень-то и хотелось. Я не знала себя. Возможно, я боялась найти себя. Что я могла узнать, что я могла найти? Конечно, я знала, что была потомком череды разновидностей, появившихся тысячи поколений назад в мире, разительно отличающемся от того, в котором я родилась, в мире, который был менее населён, зато более зелен, более открыт, возможно, более опасен, зато более красив. А ещё я знала, что были мужчины и были женщины, и что они были рождены в дополнение друг к другу, бесчисленными поколениями отточенные один для другого, и я подозревала, исходя из своих мыслей, потребностей и снов, что они не были идентичны, что у каждого пола, столь радикально диморфного, был свой собственный замечательный характер, своя природа, дополняющая природу другого пола. А что насчёт отношений, столь распространённых среди млекопитающих? Разве это не вещи одного порядка? Неужели так трудно было прочитать природу и просчитать последствия отрицания её пути к счастью или удовольствию? Мне так не кажется.
Но, как бы то ни было, я попалась.
В моей комнате нашли книги.
Миссис Роулинсон с суровым видом пригласила меня, Еву и Джейн в свой кабинет, где мы, напуганные донельзя, оказались с нею наедине. Освещение в кабинете оставляло желать лучшего, и её прямая, угрожающая фигура была чётко обрисована на фоне широкого окна располагавшегося за её спиной. Окинув быстрым взглядом книги, лежавшие на её столе, я поняла, что Ева и Джейн тоже были знакомы с такой литературой. Мне стало интересно, сколько ещё женщин и мужчин знали о таких вещах. Могло ли случиться так, что я не была одинока, что я не была оторвана от общества, что я не была позорным исключением из напыщенной славы политической ортодоксальности?
Насколько редка храбрость! Насколько могущественно перемешенное, бредущее, унылое, гонимое пастухом стадо!
Мы с Евой и Джейн обменялись испуганными взглядами.
Странно, но я в этот момент задавалась вопросом, которую из нас могли бы найти самой красивой на сцене гореанского рабского аукциона. А разве женщины не задают себе этого вопроса?
А что насчёт Норы и других моих соперниц по институту?
Так ли уж отличались бы они от меня, стоя босиком в опилках, крутясь в свете факела под плетью аукциониста и показывая себя предлагающим цену покупателям?
— Позор! — воскликнула миссис Роулинсон, указывая на книги, лежавшие на столе перед нею. — Какой позор! У вас есть, что сказать в своё оправдание?
Как выяснилось, ни одна из нас не нашла, что сказать. Я почувствовала, как по моим щекам бегут слезы стыда. Ева и Джейн тоже всхлипывали.
— Я так и думала, — кивнула женщина. — Надеюсь, вы понимаете, что для таких как вы в нашем институте нет и не может быть места. Это ужасно, немыслимо! Вы — оскорбление института, ваших коллег, всей национальной организации. Вам здесь не место. Сейчас вы пойдёте в свои комнаты, упакуете вещи и покинете помещение до заката.
— Нет, — в один голос зарыдали мы. — Пожалуйста, нет!
— Завтра же утром я вынесу этот вопрос на всеобщее внимание. На всех досках информации будут представлены доказательства вашего падения. Уверена, после такого ваши сокурсницы проголосуют за ваше изгнание из нашего дома, сообщества и национальной организации.
— Простите нас! — взмолилась Ева.
— Мы сожалеем о случившемся! — поспешила присоединиться к ней Джейн.
— У нас изгоняли за нарушения куда менее значимые и менее отвратительное, — заявила миссис Роулинсон.
— Неужели это действительно настолько важный вопрос? — всхлипнула я.
— Более чем, — заверила меня она. — Можете теперь покинуть мой кабинет.
— Пожалуйста, нет! — заплакали мы.
Женщина указала на дверь, и мы обернулись и побрели в указанном направлении, оцепенев, дрожа и запинаясь, неспособные ни говорить, ни постичь крушение нашей реальности, внезапную и катастрофическую потерю нашего положения и статуса, всего несколько мгновений назад принимаемого как непререкаемая данность.
Мы были всем, и вот, мгновение спустя, должны стать ничем. Мы превратимся в презираемых и незначительных, таких же, как все остальные, кого мы всегда считали ниже себя. Позор такого изгнания быстро станет общим достоянием и предметом пересудов для наших сокурсниц, думала я, уж Нора и её подруги проследят, чтобы причина нашего исключения из института была доведена до сведения всех и каждого. Наше дальнейшее присутствие здесь было бы невыносимо.
Читать дальше