Лесса Каури - Золушки при делах [litres]

Однако спустя двенадцатый час родов Ванилла, мягко выражаясь, подустала.

– Все идет хорошо, просто великолепно! – подбадривал ее целитель. – Дорогая, вы умница! А ну-ка, поднатужьтесь!

– Я чувствую себя гужевой конякой не первой свежести, которая тащит дровни со столетними бревнами из Узамора в Вишенрог! – пожаловалась роженица сестре, когда очередная схватка отпустила. – И отчего Пресветлая не предусмотрела какой-нибудь иной путь появления на свет?

– Отчего люди не летают? – глубокомысленно вопросил Ожин и сунул руку под простыню, накрывающую Ваниллу. – О! Вот и темечко!

– Волосики, волосики какие? – подалась вперед Персиана. – Чай, светло-каштановые, как у мамки?

– Я потом вам скажу, – любезно улыбнулся целитель, – когда увижу темечко целиком с головой, а голову – с туловом!

– Мэтр, а долго еще? – взмолилась роженица. – Меня сейчас разорвет!

Жужин кинул взгляд на часы, стоящие на прикроватной тумбочке, и приказал:

– Кричите, Ванилла! Так, как я вас учил, – чтобы звук уходил вниз, в живот!

И поспешно зажал уши.

– Твою ма-а-а-а… – заорала Ванилла, выгибаясь на кровати.

Персиана, мать двоих детей, с растроганной улыбкой смотрела на старшую сестру.

– Головка вышла! Волосики темненькие! – заглянув под простыню, сообщил Ожин. – Еще пара таких замечательных потуг, и мы увидим ребеночка целиком!

– А глазки, глазки чьи? – едва не подпрыгивая от любопытства, спросила Персиана.

– Глазок пока нету! – отрезал целитель, но, увидев, как бледнеет молодая мать, поспешно поправился: – Закрыты пока глазки!

– А носик? Носик-то видно! – торжествующе вскричала Персиана. – Чей носик, мэтр?

– Мамин, – покорно ответил тот, понимая, что избавиться от назойливого внимания к личности младенца не получится. И снова взглянул на часы: – Ванилла, тужьтесь!

Спустя еще несколько потуг покои целителя огласило торжествующее мяуканье новой жизни.

– А кто у нас тут? – вопросил мэтр, тыкая младенца пиписькой в лицо сначала всем присутствующим, а затем молодой маме. – Кто это такой хорошенький?

– Это Людвин рю Дюмемнон! – сердито ответила молодая мама, дрожащей рукой вытирая струящийся со лба пот. – Аркаеш побери моего упрямого муженька! Все-таки вышло по-евойному! Кто-нибудь ему сообщил уже, а?

Повинуясь движению длинного пальца Жужина, служанки порскнули прочь – сообщать заинтересованным лицам радостное известие.

Принцесса Бруни подняла на ноги весь дворец, чтобы отыскать счастливого отца. Его Величеству сообщили о благополучном завершении родов, и он добавил переполоху, когда будил шута, ревя над его ухом, как Железнобок. Смешивая гномий самогон с вином, король знал, что делал, дабы избавить Дрюню от стресса!

С пятой попытки шут разлепил осоловевшие глаза и поинтересовался:

– А? Что? Они наступают?

– Кто? – опешил король.

– Гномы! Много гномов! И все такие малю-ю-юсенькие!

Редьярд переглянулся с Бруни, которая пришла, чтобы проводить Дрюню к супруге, и, подняв его с кровати, хорошенечко потряс:

– Проснись, дурень! Ванилька твоя родила!

– Мышку? – уточнил шут. Один глаз у него никак не открывался, руки висели как плети, а колени подгибались.

– Норушку, ага, – хохотнул Его Величество. Приказал своим гвардейцам тащить шута в покои мэтра Жужина и периодически щекотать, из-за чего Дрюня худо-бедно начал переставлять ноги сам, хотя, кажется, так и продолжал спать с открытыми глазами, поскольку нес такую чушь, что гвардейцы едва не падали от хохота.

К концу пути шут сумел разлепить оба глаза и разглядеть лежащую на кровати супругу, на руках которой шевелился кто-то размером со щенка. Разглядеть больше ему не позволили алкогольные пары.

Гвардейцы отпустили его, чтобы он смог подойти к жене.

– Люблю тебя, коровелла моя! – пробормотал Дрюня и незамедлительно упал лицом вниз.

– Это еще что такое? – изумилась Ванилла.

– Неизбывное счастье отцовства… – задумчиво пробормотал Жужин.

Над Тикрейской гаванью раскинулась звездная ночь, спугнув этот длинный и суматошный день.

В юго-западной башне дворца сладко спали Бруни и Кай. Принц обнимал жену, ощущая под ладонью жизнь-непоседу, растущую в ее животе.

В покоях придворного живописца, наоборот, не спала чета Вистунов, в который раз с изумлением перечитывая указ, подписанный Его Величеством и оглашенный сегодня. По нему мастеру Висту даровался титул маркиза, поместье неподалеку от Вишенрога и дом в квартале белокостных. Под текстом указа, над подписью короля, его рукой было выведено: «За верность семье и Ласурии». Матрона Вистун, разобрав сии каракули, едва не упала в обморок, а когда взяла себя в руки, всерьез задумалась над родовым гербом, центральное место в котором должна была занять позолоченная ночная ваза.