Шелби Махёрин - Змей и голубка

– Лучше так, чем вообще никак, – пробормотал Бо.

Пустые слова. Он о колдовстве знал не больше моего. Я уже открыл рот, чтобы ему об этом сказать, но Ансель тяжело вздохнул и коснулся моего плеча, умоляя.

– Сделай это ради Лу, Рид.

Коко провела пальцем мне по лбу. Я не пошевелился.

Мы все сошлись во мнении, что лагерь следует покинуть как можно скорее, но на горном склоне оказалось ровно так же опасно, как и в Шато. Ведьмы и шассеры блуждали по лесу как хищники.

Не раз нам приходилось взбираться на деревья, чтобы избежать обнаружения – мы не знали, спасет ли нас защита Коко. Наши ладони взмокли. Ноги и руки дрожали.

– Уронишь ее – убью, – прошипела Коко, поглядывая на тело Лу в моих руках. Будто я мог ослабить хватку и бросить Лу. Будто я был способен снова отпустить ее.

Моргана так и не показалась.

Мы чувствовали, как она незримо присутствует где-то рядом, но никто не смел сказать об этом. Будто такие слова могли ее призвать. Также мы молчали и о том, что я сделал в храме. Но память об этом продолжала отравлять мои мысли. То отвратительное чувство, когда мой нож вонзился в плоть Архиепископа. То особое усилие, которое пришлось приложить, чтобы протиснуть лезвие меж костей прямо к сердцу. Глаза Архиепископа, широко распахнутые и растерянные от того, что человек, которого он считал почти что сыном, предал его.

За это я буду гореть в аду. Если ад вообще существует.

Мадам Лабелль очнулась первой.

– Воды, – прохрипела она. Ансель полез за флягой, а я поспешил к матери.

Я молчал, пока она не напилась вволю. Просто смотрел на нее. Изучал. Пытался успокоить бешено колотившееся сердце. Совсем как Лу, мадам Лабелль оставалась бледной и болезненной с виду, а ее синие глаза оттенили едва заметные синяки.

Когда наконец мадам Лабелль выронила фляжку, она нашла взглядом меня.

– Что произошло?

Я наконец выдохнул.

– Мы выбрались.

– Это я заметила, – ответила она неожиданно едко. – Я спрашивала, как именно .

– Мы… – Я оглянулся на остальных. Как много они поняли? Как много они видели? Они знали, что я убил Архиепископа, знали, что Лу выжила – но смогли ли усмотреть в этом связь?

Один взгляд на Коко послужил мне ответом. Она тяжело вздохнула и потянулась взять у меня Лу.

– Давай ее сюда.

Я заколебался, и Коко помрачнела.

– Возьми свою мать и пойди прогуляйся. Расскажи ей все… или за тебя это сделаю я.

Я переводил взгляд с одного лица на другое, но, похоже, словам Коко никто не удивился. Ансель не желал на меня смотреть. Когда Бо дернул головой, одними губами сказав: «Давай уже», у меня упало сердце.

– Ладно. – Я передал Лу Коко. – Мы не станем отходить далеко.

Я взял на руки мадам Лабелль и понес прочь. Когда мы оказались там, где нас уже никто не мог услышать, я уложил ее на клочок земли помягче и сам опустился рядом.

– Ну? – Нетерпеливо глядя на меня, она оправила юбку. Я нахмурился. Судя по всему, от близости смерти моя мать становилась раздражительной. Но я не возражал, ведь благодаря этому я мог думать о ее раздражении, а не о том неуютном чувстве, которое в этот миг росло и росло у меня внутри. Много невысказанных слов пронеслось между нами, когда мадам Лабелль умирала.

Вина. Гнев. Тоска. Сожаление.

Да, лучше уж раздражение, чем все это.

Я отрывисто и хмуро пересказал все, что случилось в храме, очень размыто обмолвившись о том, какую роль сыграл в нашем спасении сам.

Но мадам Лабелль была досаднейше сообразительна. Она видела меня насквозь.

– Ты что-то недоговариваешь. – Она наклонилась ближе и вгляделась в меня, поджав губы. – Что ты сделал?

– Ничего.

– Разве? – Мадам Лабелль изогнула бровь и откинулась назад, опершись на руки. – То есть ты утверждаешь, что убил своего патриарха, человека, которого любил, безо всякой видимой на то причины?

Любил. В прошедшем времени. От мысли об этом у меня к горлу подкатил ком. Я кашлянул, чтобы от него избавиться.

– Он ведь нас предал…

– А потом твоя жена вдруг ожила, тоже безо всякой видимой на то причины?

– Она и не умирала.

– И откуда ты это знаешь?

– Потому что… – Я осекся, слишком поздно осознав, что не смогу объяснить нить жизни, связавшую Лу с Архиепископом, и вместе с тем не выдать себя. Мадам Лабелль, сощурившись, смотрела на мои мучения. Я вздохнул. – Я… просто как-то смог увидеть это.

– Как?

Я уставился на свои сапоги. Плечи заныли от напряжения.

– Я увидел… какую-то нить. Она… связала их между собой. И пульсировала в такт с сердцем Лу.