Николай Грошев - Сын славного города [СИ]

Кохан принял решение. И к Шеди он всё же обратится этим вечером — согласятся, хорошо, а нет, так нет. А уже утром отряд выйдет из ворот крепости и отправится на юг, прямо к колдовским лесам Ганга.

Громкая речь господаря рыцарственного правителя, разносилась очень далеко, до самых окраин посёлка, но в том нужды особой и не было — если бы его речь не заглушали другие звуки.

Всё село собралось на маленькой площадке, где возвышался монумент, поставленный ещё дедом господаря рыцарственного правителя. Склонив голову, сложив крылья за спиной, прикрыв лицо ладонями, скорбя о боли всего этого мира, стояла там Милостивая Прива в ценном камне воплощённая. Искусный скульптор, изобразил прелестную богиню в просторной тоге, изобразил столь мастерски, что она казалась живой. Ну, как казалась? Оно в прошлом конечно дело было. С тех пор ведь много лет уж минуло. Камень поблек, дорогая Вестфаллийская краска почти везде сошла, а на новую денег не было в селе — господарь, по праву своему, конечно же, священному, всё ведь забирал. Однако от повинности, за вопиющее свинство селян, так и не сумевших изыскать средств на новую краску, конечно же, никто избавлен не был. В этом году, повинность та лежала на доме Громыки Хромого, а он, негодяй холопский, так и не смог средств найти. И повинен он был страшно — ведь мог же окаянный поголодать в этом году, продать остатки урожая куда-нибудь и купить какой-нибудь краски. Так нет же — всё сам сожрал, повинность свою заметить не пожелал вовсе, голоду напугался негодяй. Так что теперь дочка его, украшенье всего села, самая прекрасная дева в округе, сполна платила за повинность, не выполненную Громыкой и семьёй его непослушной. Вон они, стоят возле Лиштаи и смотрят — а то ж как иначе? Должно им смотреть на повинность, что б в другой раз исполнили всё. Громыка в крови весь стоит — посмел он слово господарю сказать, да слово не покорное, супротив справедливой воли рыцарственного правителя, светлейшего и мудрейшего владетельного господаря селенья этого.

Негодяй, посмел возразить — мало того! Он ещё и пожаловался.

Мол, Нори, сынок его младший, с голоду умер, в годе этом. Мол, не мог он краску купить — забрали ж зерно всё у него, и скотины не осталось, апосля того, как воины господаря откушать изволили в месяце прошлом, да в селе этом.

Редкостный всё-таки мерзавец этот Громыка.

Мало того, что своей повинности не признаёт гад, так ещё и самих воинов господаревых в том и обвиняет! Тварь скотская. Из-за него теперь повинность на всю деревню наложили — вон, тащут из домов-то зерно последнее. Голодать теперячи всем придётся.

— Ааа!!! — Завизжала Лиштаи. Это она от боли — воин господарев, по спине её кулаком в латной перчатке огрел. И правильно. А то ишь! Вертит задом, извивается вся на столе, да ещё и оскорбляет слух господаря своими рыданиями, да дёрганьями. Загнули на постамент милостивой Привы, юбку на спину кинули, так молча и стой, так нет же! Елозит задом своим, плачет вся, тьфу. Теперь вот повинность из-за неё на всю деревню. Вздыхает народ, горюет — всем теперь голодать-то придётся.

А всё из-за Громыки и дочки его глупой. И чего надо было? Молчала б, подумаешь, девственница, подумаешь больно, подумаешь, это уже пятнадцатый воин к заду её пристроился — но так тож воины самого господаря! Молчать потребно ей было, а не рот свой разевать.

Господарь ходит перед постаментом милостивой Привы и всё-то им подробно разъясняет, что б понимали они как виноваты пред ним, какие они грубые и мерзкие скоты, ведь на то и рождены они, что б волю рыцарственных правителей сполнять исправно.

Кивают люди, виноватость свою на лицах корчат — а то ж не будут корчить, самих их вот так, на постамент, да и то, ежели Прива над ними смилостивится. А то вот в прошлом годе, захотелось воину господареву дочку Рийдона попробовать, в женском, значится деле, так возмутился негодник этот богомерзкий, Приву разгневал упрямством своим. Посмел он, значится, напомнить воину господареву, что дочке его всего десять годов без малого. А то воин господарев сам не заметил! Разгневал он Приву, и ушла она, Барговых духов пустила и что же? Только хужее и стало. Мало что дочку Ридонову всю ночь, да цельный отряд господарев, так ещё и самого Ридона на кол посадили, да снимать с кола запретили, сами в замок уехали. Ридон кричал и бился цельных три дня, пока не умер. Дочка его вторая, первая-то ещё месяц ходить не могла, да потом и умерла отчего-то. Так вот дочка его вторая, Барговой скверной так проклята была, что Ридона с кола-то снять пыталась — во как Зло в ней поселилось-то глубоко. Запретили ведь воины господаревы, а его воины, его голос и есть. Супротив воли господаря идти решила, окаянная! Делать нечего было, увы — пришлось им действовать, дабы не гневить ещё более господаря и Богов.