Н. Джемисин: Врата Обелиска [litres]

– Она выживет, – не к месту говорю я.

– Да. – Он знает, что это кома, и будет за тобой ухаживать, пока ты не очнешься. Мгновением позже он роняет руки и смотрит на меня. – Ты этого не сделал, ну… – Он облизывает губы. – Ее рука.

Я прекрасно понимаю, о чем он.

– Только с ее разрешения.

Его лицо дергается. Я испытываю легкое отвращение прежде, чем успеваю вспомнить, что не так давно я тоже был в постоянном, влажном движении. Рад, что все закончилось.

– Как благородно, – говорит он тоном, предполагающим оскорбление.

Не более благородно, чем его решение не есть твоей другой руки. Некоторые вещи всего лишь приличие.

Чуть позже, вероятно, не через годы, поскольку он не шевелился, возможно, часы, поскольку у него такой усталый вид, он говорит:

– Не знаю, что нам делать. Кастрима гибнет. – И, словно подчеркивая его слова, кристалл вокруг нас на миг гаснет, погружая нас во тьму, раздражающе подсвеченную светом из другого жилища. Затем свет снова вспыхивает. Лерна выдыхает, в его выдохе много альдегидов страха.

– Мы неприкаянные.

Незачем упоминать, что они стали бы такими же неприкаянными, если бы их врагам удалось убить Иссун и прочих орогенов. Он поймет это в конце концов, по-своему трудно, тяжело. Но поскольку он кое-чего не знает, я говорю это вслух.

– Реннанис мертв, – говорю я. – Иссун убила его.

– Что? – Он слышал меня. Он просто не верит тому, что слышал. – Ты хочешь сказать… она заморозила их? Отсюда?

Нет, она использовала магию, но все, что сейчас имеет значение, – это:

– Все в его стенах сейчас мертвы.

Он обдумывает это целую вечность или несколько секунд.

– В экваториальном городе должны быть обширные запасы. Нам на много лет хватит. – Затем он сдвигает брови. – Но отправиться туда и принести назад столько добра – это же целый подвиг.

Он не дурак. Я думаю о прошлом, пока он соображает. Когда он ахает, я снова обращаю на него внимание.

– Реннанис пуст. – Он смотрит на меня, встает и начинает расхаживать по комнате, топая и плюхая. – Злой Земля – Хоа, вот ты о чем! Целые стены, дома, хранилища… и, ржавь, не с кем сражаться за все это! В эти дни никто в здравом уме не идет на север. Мы могли бы там поселиться!

Наконец-то. Я возвращаюсь к размышлениям, пока он бормочет, и ходит, и, наконец, смеется. Но тут Лерна останавливается и смотрит на меня сузившимися от подозрения глазами.

– Ты для нас ничего не делаешь, – говорит он. – Только для нее. Зачем ты мне это рассказываешь?

Я складываю губы изгибом, и его челюсть твердеет от отвращения. Мне-то что.

– Иссун хочет безопасного места для Нэссун, – говорю я. Молчание, возможно, проходит час. Или мгновение.

– Она не знает, где Нэссун.

– Врата Обелисков дают достаточную четкость видения.

Вздрагивание. Я вспоминаю слова для этого движения – вздрагивание, вдох, сглатывание, гримаса.

– Огонь подземный. Тогда… – Он мрачнеет и смотрит на полог перед спальной.

Да. Когда ты очнешься, ты захочешь найти свою дочь. Я вижу, как осознание этого смягчает выражение лица Лерны, снижает напряжение его мышц, расслабляет позу. Я понятия не имею, что все это значит.

– Почему? – У меня уходят годы на осознание того, что он говорит со мной, а не с собой. Однако, когда я это понимаю, он заканчивает вопрос. – Почему ты остаешься с ней? Ты просто… голоден?

Я справляюсь с желанием размозжить ему голову.

– Конечно же, потому, что я люблю ее. – Вот, мне удалось сохранить цивилизованный тон.

– Конечно. – Голос Лерны звучит тихо.

Конечно.

Он выходит, чтобы передать мою информацию другим лидерам общины. За этим следует столетие или неделя кипучей деятельности, пока остальные общинники пакуются и собираются с силами для явно долгого, изнурительного и – для многих – смертельного путешествия. Но выбора у них нет. Такова жизнь Зимой.

Спи, любовь моя. Исцеляйся. Я постою на страже и буду рядом, когда ты снова отправишься в путь. Конечно. Смерть тоже выбор. Я позабочусь об этом ради тебя.

(Но не для тебя.)

Но еще…

Я слушаю сквозь землю. Я слышу эти вибрации. Когда вырезан новый ключ, его бородка оформлена и заточена достаточно, чтобы он мог связаться с обелисками и заставить их петь, мы все это узнаем. Те из нас, кто… надеется… ищут этого певца. Мы навеки лишены способности повернуть ключ сами, но мы можем повлиять на направление его поворота. Когда какой-либо обелиск резонирует, можешь быть уверена, что кто-то из нас рыщет поблизости. Мы разговариваем. Потому я и знаю.