Дарина Стрельченко - Земли семи имён [litres]

– Не разгорится пожар? – спросил Хцеф, тревожно глядя на пламя, пробивавшееся сквозь бурное разнотравье.

– Нет. Уже много лет трава сдерживает огонь, сдержит и сегодня. Я знаю.

Тепло окутывало золотисто-коричневым древесным коконом, запахом цветов, воска и лака, треском свечей, тяжестью портьер, блеском канделябров и трепетом очажного тепла. Там, за стенами, остались вёсны и травы, алая корона и чёрные духи, каменный храм и тихие холмы. Стены Грозогорья надёжно хранили город от колдовских метелей, сдерживали разливы льдистых северных рек. Не могли лишь укрыть истерзанную душу о семи именах.

Стоило откинуть тяжёлые шторы, и в тёмный, в золотых бликах зал влился пасмурный день. Снежные пальцы застучали в стёкла, ветер взвыл, принялся рвать знамёна дворцовой площади. Хедвика припала лбом к самому стеклу, по ту сторону которого творилось бушующее ненастье.

– Не гляди туда, – попросил Хцеф, неслышно подходя сзади и опуская шторы. – Буря разошлась… Когда я входил, всё только начиналось.

– А там пока ничего и нет, – ответила Хедвика. – Ветер почти ласков, и небо пока цвета осени.

– На что же ты смотришь?

– На то Грозогорье, каким оно стало бы, не заплати я духам. Каждый год вижу эту бурю, эти вихри. Каждый год шлют они мне напоминание…

Хцеф сдержал вздох. Ни к чему сочувствие её слабости, не такого советника она хотела видеть рядом.

– Мы справимся, правительница. Мы отплатим им сполна.

Она вскинула на него смеющиеся глаза.

– Мне нравится, Хцеф Пепельный, нравится, как ты смеёшься сквозь слёзы. Я думала, что одна это искусство ведаю. Я да тот, кого нет уже на свете… Но ошибалась, выходит. Мне нравится ошибаться, Хцеф Пепельный! Ведь это значит, живы ещё виноградники…

И снова промолчал, не спросил и гадать не стал: о каких виноградниках говорит правительница?..

Солнечный свет лился сквозь кроны зелёным душистым маревом, настоянным на густых травах. Там, на лугу перед каменным храмом, царило раннее лето. А здесь властвовал пышный и влажный август, полный переливчатого цветения, песен и голосов. Свистели по обочинам иволги, заливался лесной жаворонок, пели синие соловьи…

«Куда мы едем на этот раз? За новым именем?..»

Цветы стлали под копыта лошади густой и пёстрый ковёр; ни цокота, ни шагов не было слышно в этой тишине лесных угодий. Но скоро повеяло рекой: тиной и прохладой. По зелёному ковру зашептал песок, вытянулись по обочинам высокие речные травы.

– Умна лошадь, – сказала Филарт, поглаживая Акварель по холке. – Чувствует седоков… Знает, куда скакать. И как .

– Так ведь непростая, – ответил Хцеф с улыбкой: наконец-то Филарт заговорила. В лесу – молчком, во дворце – молчком, в пути – и того тише.

– Погоди. Придёт время разговоров, – угадав его мысли, попросила она. – И ты поведаешь о своём, и я. Не сомневайся, не вру. Обещала наши одинокие странствия впереди – вот они, скачи, дыши!

– Скажи хоть, куда скачем, правительница?

– А сам как думаешь?

Загадки забавляли, да тревожили: сказки хоть и ложь, да в шутках доля правды…

– Речные девы нас поджидают? – предположил он. Филарт довольно кивнула:

– Сколько раз выпал случай тебя испытать, а все отгадки как на ладони.

«На чьей ладони? На твоей или на моей?..»

– Топкое дальше место, правительница. Сядь на лошадь, – замечая мокрый песок, смешанный со мхом, велел Хцеф.

– Мне и пешком привольно, – ответила она, весь лесной путь шагавшая сбоку Акварели. – Не люблю сёдла.

«Своенравна и легкомысленна ты порой, госпожа, без меры…»

Тёмное щупальце просвистело в густых лиственных полотнах, стегануло, зацепив подпругу, и исчезло в переплетениях стеблей. Другое щупальце пришлось по морде лошади, ещё одно вплелось в гриву – Акварель всхрапнула, встав на дыбы, но щупальце не успело уйти в листву: меч упал, перерезав упругий алый жгут ровно посередине. Брызнул горячий сок.

– В седло! – крикнул Хцеф, подхватывая Филарт и разрывая мечом густевшую паутину щупалец. – Скачи! Скачи, Акварель!

Всё произошло так быстро, что госпожа и моргнуть не успела: только что шла рядом с лошадью по сыпучей траве, и вот они уже мчатся сквозь сеть ветвей, всё глубже в лес, всё ближе к реке.

Миновали минуты бешеной скачки. Одной рукой обхватив притихшую Филарт, Хцеф держал поводья, в другой сжимал меч. Через четверть часа меч спрятал и схватил обеими руками поводья:

– Скачи по весь опор!

И Акварель понеслась ещё скорее, словно белое сияние, рассекая мрак леса.