Дункан Мак-Грегор - Похищение Адвенты

Конан молча подвинул ему вторую бутыль с аргосским, допил вино из своей чаши и встал. Синие глаза его, заблестевшие отчего-то словно искристые льдинки на снегу, потемнели до фиолетового; прямые черные брови сошлись у переносицы.

То, что еще накануне казалось странным и смутным, сейчас прояснилось, а потому от него требовалось одно: действие. Он отлично помнил, что через шесть сотен локтей здешняя дорога расходится надвое, и правый ее луч ведет как раз к реке Капитанке, по берегу которой можно дойти до самого моря Вилайет…

Свистнув Майло, варвар хлопнул по плечу удивленного Бодала, швырнул на стол золотой, справедливо полагая, что соплеменник распорядится им сам, и, взглянув последний раз на издыхающего медведя, вышел из трактира.

— Он всегда на тебе?

Конан ткнул кончиком хлыста в большой серебряный медальон с изображением светлого бога, висевший на груди Майло под рубахой.

— Ы-ы-ы!

Получив такой твердый ответ, киммериец ненадолго задумался. Казалось бы, сие объясняло тот странный случай, когда прагилл Тарафинелло с легкостью обратил в камень здоровых и сильных мужчин, но так и не смог справиться с двенадцатилетним Майло. Но с другой стороны, серебро носили многие — у него самого на указательном пальце левой руки красовался огромный перстень, похищенный у одного шадизарского купца. Значит ли это, что и он неподвластен чарам колдуна? Вряд ли. Орден, враждующий и с Черным Кругом и с Алым Кольцом, не продержался бы и трех дней, если б его адептов можно было уничтожить столь простым способом…

Решив отложить этот вопрос до встречи с ублюдком Тарафинелло, варвар пустил каурую вскачь и вскоре уже весь отдался лихому пролету по дороге, освещаемой ровным светом луны. Сейчас он не думал ни о чем; голова его была пуста и легка словно гнилой орех, но он по опыту знал, что иной раз отсутствие всякой мысли есть лучшее лекарство от душевных болезней, к каковым он относил и долгие размышления. Что Майло? Что Тарафинелло? «Нет ничего важнее радости жизни, и если уметь наслаждаться ею, то ничто не сможет поколебать душевного равновесия. Есть небо и земля, есть солнце и луна, а более для счастья человеку ничего от богов не надо — остальное он добудет сам».

Подобные умные мысли киммериец не выдумал, а лишь воспроизвел — да и то не головой, а ощущениями. Ловкач Ши из славного города Шадизара поведал ему их, важно при этом задирая острый подбородок. После выяснилось, что и не он был автором сих философических идей, а некий Блахат — бывший султаналурский мудрец, а ныне шадизарский нищий, за кружку доброго пива готовый поделиться с любым малой толикой обширных своих знаний.

Конан был не согласен лишь с первой частью, где говорилось о радости жизни. Он лично знал массу способов испортить кому угодно эту самую радость, о чем и заявил тогда Ловкачу Ши, оскорбив его до глубины души. Но в том, что от богов ему ничего, кроме неба, земли, солнца и луны, не надо, он не сомневался и на миг. Вот и теперь, стремительно мчась вдоль берега блистающей под лунным светом Капитанки, он жаждал действия, одного только действия — земля и луна у него уже были.

Конан оглянулся на Майло, который скакал почти вровень с ним. Та безумная скорость, и встречный сильный ветер, и гонка звезд над головой не тронули его душу волной восторга и пресловутой радости жизни. На лице его не отразилось и доли тех чувств, что испытывал варвар. Пожалуй, он вообще ничего не чувствовал, ибо лишь обычная злобная гримаса искажала тонкие черты его, а без нее лицо Майло можно было назвать просто маской, белой, равнодушной и жуткой.

Что может быть хуже бесчувствия? Отвечая сам себе на сей странный вопрос, Конан сплюнул — плевок его сразу улетел далеко назад — и пришпорил каурую.

К рассвету спутники благополучно достигли моря Вилайет и теперь стояли на берегу его, задумчиво вглядываясь в голубовато-зеленую гладь, на коей уже сверкал первый робкий солнечный луч. Ветер — свежий, пропитанный солью, рыбой и запахами разных стран, утих, лениво шевеля гривы лошадей, чьи копыта вязли в желтом сыроватом песке; ночь быстро светлела; звезды в серой выси гасли одна за другой, и белесые облака медленно плыли над морем, по пути соединяясь в тяжелую мокрую тучу.

Конан стащил с бока каурой дорожный мешок, достал из него хлеб и сыр.

— Ешь!

Майло вмиг проглотил свою долю и снова замер с отрешенным выражением белого красивого лица.

— Зачем ты убил медведя? — спокойно спросил варвар, не глядя на товарища.