Андре Олдмен - Последний игрок судьбы

Курчавая голова, повязанная шелковым платком, выглянула из люка и сплюнула за борт темную жвачку. Джакопо оскалил белоснежные зубы, улыбнулся во весь рот, словно заслужил от своего начальника невесть какую похвалу, и снова скрылся внизу. Под палубой двенадцать гребцов с ворчанием взялись за весла. Матросы убрали паруса, фазела сразу сбавила ход.

— Навались! — гудел снизу голос Джакопо. — Три тысячи каракатиц вам в глотки, спать будете в Мессантии!

Солнце уже касалось морских волн, отбрасывая золотистую дорожку. Мыс Орла приближался, озаренный последними лучами, устье Громовой осталось позади. Донна Эстраза и Лабардо стояли рядом, облокотившись о перила мостика, и любовались закатом. Пуантенец начал вспоминать хвалебный сонет, сочиненный в его честь неким месьором Саавардом, королевским менестрелем…

Внезапно капитан Поулло застонал и бросил рукоять руля…

Остановясь на полуслове, Лабардо и девушка посмотрели туда, куда указывала дрожащая капитанская рука.

Они увидели, как от тростников оставшегося позади устья Громовой отделился длинный черный силуэт и стремительно заскользил в их сторону, разрезая темные волны высоким, круто загнутым носом.

— Что это, месьор Поулло? — испуганно воскликнула зингарка.

— Это они! Это корсары, барахские псы, порождение преисподней… О, Митра! Разве мог я ждать их здесь, возле зингарского берега?

Капитан ломал руки. Лабардо схватился за эфес шпаги.

— Вооружайте людей, месьор Поулло! Мы будем защищаться!

— Защищаться? Чтобы нас всех перерезали, как овец? На этой галере их не меньше сотни! О боги, какой несчастный день!

Темный силуэт быстро увеличивался в размерах. Двадцать пар весел равномерно поднимались и опускались по ее бортам. На палубе, размахивая кривыми саблями, пиками и абордажными крючьями, метались темные фигуры.

На лестнице мостика появился курчавый Джакопо.

— Что прикажете, капитан? — спросил он, лязгая зубами.

— Что прикажу? Что прикажу! Молиться!

— У ваших матросов есть оружие? — спросил Лабардо.

— Только ножи и несколько сабель…

— Нергал вас задери, как же вы пускаетесь в плавание с пустыми руками? Или вы собираетесь драться веслами?!

— Не безумствуйте, умоляю, — дернул его за рукав Поулло. — Если мы будем благоразумны, гарзейская морская гильдия выкупит нас у барахцев через месяц.

— А если нам перережут глотки или заставят пройти по доске?

— На «Ласточке» не так уж много ценностей, чтобы пренебречь командой. Наш вымпел заставит пиратов подумать о выкупе: Гарзея — вольный город и уважает морские законы. — Задница Нергала! Может, ваши купцы и уважают морские законы, но что вы скажете о даме, которая находится у вас на борту?

Поулло смущенно отвернулся: он ничем не мог помочь донне Эстразе и ее старому воспитателю.

— Не беспокойтесь обо мне, — неожиданно твердо заявила девушка. — Мой дядя достаточно богат, чтобы заплатить за мою свободу. Грязные псы не посмеют…

В этот миг с палубы раздался вопль, полный ужаса.

Матросы, сгрудившиеся у борта, отпрянули, многие кинулись в трюм, несколько человек прыгнули в воду.

— Что еще? — обернулся к капитану Лабардо.

Бледный Поулло, судорожно вцепившись в перила мостика, вылезшими из орбит глазами смотрел на приближающуюся галеру. Рот его был раскрыт, лоб покрыт мелкими бисеринками пота, на бритом подбородке поблескивала струйка слюны.

— Это Амра, — выдохнул в ухо пуантенцу Джакопо, хватаясь за горло, — Черный Лев Западного моря… Нам конец!

Борт галеры ударил в левый бок «Ласточки». Полетели абордажные крючья, с диким гиканьем на палубу хлынула толпа пиратов…

Ничего этого донна Эстраза уже не видела: ноги ее подкосились, и зингарка опустилась на еще теплые доски капитанского мостика.

Она кричала и вырывалась, пускала в ход ногти, извивалась змеей, пытаясь выскользнуть из сильных рук, потом смирилась и затихла, и только стонала, когда он овладел ее беспомощным телом — безжалостно, грубо и неотвратимо.

И был огонь, пожирающий ее тело, и был вихрь, подхвативший ее душу на вершины блаженства…

И еще была боль и ярость — бессильная ярость побежденной самки…

Потом она услышала плеск волн за бортами галеры и тихо застонала, одергивая разорванный подол платья непослушными пальцами. Тело сводила судорога, отвращение переполняло все ее существо, женщина бессильно откинулась на потертые подушки, лежащие в изголовье, и тихо застонала.