Юрий Никитин: Гиперборей

В пещере коротко и страшно блеснул белый чистый свет. Бронзовые скобы вспыхнули, потекли, как воск на жарком солнце. Цепи обрушились на пол со звоном. Олег отделился от щита — огромный, налитый силой, глаза на обезображенном лице смотрели обрекающе, нещадно.

Фагим замер. Маленькие глазки вылезли, как у рака, тяжелая, скошенная, словно у обезьяны, челюсть отвисла. Жрецы сбились в кучу, кричали в страхе.

— Погоди! — крикнул Фагим судорожно. — Погоди! Но почему не прибегал к магии? Копил мощь для этой решающей схватки? До смертного часа?

— Тебе трудно поверить, — проговорил Олег медленно, чувствуя, как горячая волна ярости, слепой и нарастающей, крушит все заслоны, сметает, превращая его, мудрого ведуна, в осатанелого зверя, — что можно обладать магией и не хапать, давить, грести? Быть скованным какими-то морально-этическими путами? Что они тебе, получеловек-полузверь?

Он побагровел от ярости, рифленые желваки вздулись под кожей, огромные кулаки были сжаты. Толстые жилы на шее вздулись, как корабельные канаты. От него вдруг брызнул искрами свет, все усиливающийся — неправдоподобно чистый, неземной, свет первого дня творения, в котором блистали и зловещие красные, как пролитая кровь, линии. В пещере исчез дым, испарился тошнотворно сладкий запах благовоний. Жрецы шумно повалились на пол, закрываясь руками. Гульча обреченно опустилась на колени.

Фагим тоже отступил на шаг, зло оскалил зубы и стиснул кулаки. Над головами прогремело, с каменного свода посыпалась мелкая крошка. Воины с криком бросились из пещеры, но ступени под их сапогами внезапно рассыпались в мелкий песок.

Фагим вскинул руку, с пальцев сорвалась черная молния. Олег пошатнулся, в грудь больно ударило жгуче-холодным. Ушибленное место онемело. Он нагнул голову и пошел на Фагима.

Черная молния ударила снова, еще и еще. Воздух в пещере трещал, лопался, длинные искры выстреливали даже из стен. Олег с усилием сделал еще шаг, Фагим взглянул в упор — из-под тяжелого карниза полыхнуло двумя струями черного огня. Олег перегнулся в поясе, на его обнаженной груди вспыхнуло красное пятно, задымились обугленные края раны, но тут же пятно исчезло. Олег разогнулся, глядя исподлобья, лицо было бледным, перекошенным от ярости. Он страшно улыбнулся, руки растопырил, а пальцы сомкнулись, как крючья со стальными когтями.

Фагим поспешно отступил, ударился спиной в стену. В смертельном животном страхе распластался по камню, закричал отчаянно:

— Не убивай! Я буду верным соратником!

— Ты не можешь быть ни верным, ни соратником, — процедил Олег задушенным от ненависти голосом. Он начал поднимать правую руку, вытягивая скрюченные пальцы к верховному магу.

— Не убивай, я хочу жить, я готов стать рабом!!!

— Кто держит рабов, тот сам — раб.

Из его ладони вырвался сноп ослепляющего огня. Пещера содрогнулась, по стенам загремели камни. Фагим стоял, окруженный белым пламенем, его пальцы судорожно дергались, вязали защиту. Черный плащ вздулся, Фагим стал выше, массивнее. В запавших глазницах красный огонь полыхал все ярче. Пещера наполнилась черным дымом. На полу отчаянно вопили жрецы. Гульча притиснула к груди кулачки, непонимающе смотрела то на верховного мага, то на пещерника.

Внезапно Фагим взвыл будто от дикой боли. Красный огонь в глазах разом погас, словно лучина, задутая ледяным ветром. Лицо перекосилось, стало серым, сморщилось, как яблоко в огне костра. Кожа быстро лопалась, наружу выступили белые кости, блестящие хрящи и желтые сухие жилы.

На пол с грохотом рухнул скелет в длинном черном плаще. Кости рассыпались, покатились, стуча по камню, рассыпаясь в сухую пыль. Неземной свет первого дня творения все еще блистал, выжигая тьму, сырость, плесень. Жрецы и воины выли в ужасе, ползли друг на друга, накрывались плащами, щитами, скамьями. Гульча стояла на коленях, а в каменной чаше визжал от удовольствия и подпрыгивал, грозя вывалиться, Игорь — голый и счастливый.

Олег взял ребенка на руки, тот сразу обхватил его за шею, прижался щекой. Олег с отвращением покосился на чудовищный алтарь Чернобога — звериный культ звериного племени: кровь ребенка чужого племени, истыканного каменным ножом, должна стечь по умело вырезанной длинной канавке в черном камне, собраться в заботливо подставленную каменную лохань. Он с яростью толкнул коленом лохань, та грохнулась на пол, разлетелась на мельчайшие осколки.

С дальнего уступа спрыгивали русичи, Асмунд помог слезть Умиле. Княгиня набежала, как ураган, с гpомким криком выхватила ребенка. Рюрик был еще белый, как мел, стискивал меч, руки дрожали. Асмунд и Рудый, как псы, висли на обезумевшем князе, уцепившись за локти.