Георгий Адамович - «…Не скрывайте от меня Вашего настоящего мнения» - Переписка Г.В. Адамовича с М.А. Алдановым (1944–1957)

Еще раз от души благодарю за то, что говорите о моих писаниях, о «Бреде».

Вера Николаевна в этом последнем письме сообщает сразу о кончине Каллаш, Довида Кнута и Ставрова! [423]Это, очевидно, за одну неделю. И все трое были не стары…

Не знаю, кто такая поэтесса Легкая, но писать о ней «Новому журналу» не могу: во-первых, это дело редактора, а во-вторых, может быть, она кузина Карповича или тетя Гуля? Я никогда о ней и не слышал и ее не читал.

Еще несколько слов о Федине. Вы предполагаете, что он мог добросовестно ошибиться. Так думает Вера Николаевна, так думал вначале и я и даже в письме к Кусковой высказал такое предположение. Но она мне ответила, что в СССР таких ошибок не бывает. Если Федин сказал и, главное, если советские газеты это напечатали, то, значит, там хотели это сказать. Быть может, для того, чтобы там печатать книги Ивана Алексеевича?

Видели ли Вы советский фильм «Дворец науки» [424], — о новом московском университете! Мы здесь видели. Университет производит огромное впечатление своей грандиозностью. А вот учащаяся молодежь жалкая, плохо одетая, с не очень «интеллигентными» лицами. Если идет в Манчестере (с тремя русскими балетами, — так, по крайней мере, было в Ницце), — пойдите.

Как же Ваши глаза? Вы об этом во втором письме и не сообщаете.

Оба шлем Вам самый сердечный привет и наши лучшие пожелания.

[на бланке Манчестерского университета]

Мой парижский адрес:

7, rue Frederic Bastiat

Paris 8e

23/III-55

Дорогой Марк Александрович

Пишу Вам, сидя в университете, и потому на официальной бумаге. Спасибо за Ваше письмо. Инцидент с Фединым улажен, и слава Богу. Я все-таки думаю, что он мог сказать это «так», без подготовки.

На будущей неделе собираюсь в Париж, до 25 апреля. Получил приглашение приехать 18 марта в Париж, на собрание о будущем «съезде» [425], подписанное Зайцевым, Набоковым и Пэджом или Пэгом [426](не помню, как точно). Если бы я даже хотел там быть, то уехать отсюда в это время мне было бы трудно. Но я и не хочу [427].

Хочу спросить Ваше мнение о заглавии моей книги в Чех<���овском> изд<���ательст>ве. Я думал, думал — и предложил Александровой «Судьба эмигр<���антской> литературы». По-моему, неплохо, а главное — просто. Но она нашла, что это вяло, бледно, и просила найти что-нибудь другое (кстати, предложив кое-какие свои названия, совершенно невозможные: напр., «С Россией в сердце»). Я ей предложил: «Испытание свободой». Знаю, что это плохо, книжно, банально — претенциозно. Но не могу ничего выдумать другого, если она «Судьбы» не хочет. Quen pensez vous? [428]И нет ли у Вас своего какого-нибудь варианта? Мне заранее книга противна, если останется она «Испытанием свободой», хотя по смыслу это — довольно верно.

Читали ли Вы статью Ульянова о Ходасевиче? [429]Кантор, человек tres pondere [430], возмутился ею настолько, что даже послал возражение в «Нов<���ое> р<���усское> слово» [431]— не по поводу Ходасевича, конечно, а о том, что Ульянов пишет об эмигр<���антских> литер<���атурных> делах, совершенно их не зная (в частности, все о том же — что «молодых» игнорировали и даже притесняли).

Как Вы вообще живете, дорогой Марк Александрович? Не соберетесь ли на Пасху в Париж? У Вас, наверно, уже лето или почти, а я о лете только еще мечтаю. И радуюсь, что оно все ближе, иногда думаю: да, но ведь это и жизнь уходит! До свидания, так или иначе, надеюсь — не очень далекого. Кланяйтесь, пожалуйста, Татьяне Марковне и передайте самые искренние пожелания.

Ваш Г. Адамович

Дорогой Георгий Викторович.

Спасибо за письмо. Но Вы не пишете, в каком состоянии Ваши глаза. Надеемся, все прошло? Мое здоровье не очень хорошо, — не хочется сегодня писать, — и едва ли мы весной приедем в Париж. Значит, верно, увидимся только летом в Ницце.

Согласен с Вами в том, что «Судьба эмигрантской литературы» простое и хорошее заглавие. Но не согласен, что «Испытание свободой» заглавие плохое. По-моему, ничего «банально-претенциозного» в нем нет. Единственный его недостаток я вижу в том, что оно не вполне, а только отчасти соответствует сюжету: Вы ведь пишете главным образом о старших писателях, а они знали в своем деле свободу и при старом строе. Скажем правду, при «царизме» никто из них от цензуры почти не страдал, так как о политике они не писали (и не стали бы писать, если б никакой цензуры не было), с 1905 года посягательств на их свободу было чрезвычайно мало, — что-то вышло у Мережковского с «Александром I» [432], тоже не страшное, а больше я ничего сейчас и не могу вспомнить. Таким образом, настоящего испытания свободой в эмиграции не было. Со всем тем, я это заглавие оставил бы, оно отнюдь не плохое. Тем более что до некоторой степени было испытание свободой — от цензуры общественного мнения: при старом строе писателю надо было быть левым, и почти все «левыми» и были. Теперь, пожалуй, надо быть правым, и почти все правыми и стали. Но все же, как мы с Вами знаем, это не так уж обязательно.