Георгий Адамович - «…Не скрывайте от меня Вашего настоящего мнения» - Переписка Г.В. Адамовича с М.А. Алдановым (1944–1957)

В надежде скоро Вас увидеть шлю самый сердечный привет. Т<���атьяна> М<���арковна> присоединяется. Пожалуйста, кланяйтесь Ставровым.

Дорогой Георгий Викторович.

Получил Вашу книгу, сердечно Вас благодарю. Обычно я отвечаю благодарственным письмом тотчас по получении книги (сегодня написал Жюлю Берто [83] Берто (Bertaut) Жюль (1877–1959) — французский писатель и литературовед. По всей вероятности, он прислал Алданову одну из своих книг, которых у него в 1947 г. вышло сразу несколько (с переизданиями): Bertaut J. Madame Recamier. Grasset, 1947; Idem. Le pere Goriot de Balzac. P.: S.F.E.L.T., 1947; Idem. Visages romantiques. P.: J. Ferenczi, 1947; Idem. Lepoque romantique. P.: Tallandier, [1947]. и полковнику Анри Каре [84] Не удалось найти сведений. ), но Вам не хотел ответить, пока не прочту «Л-отр Патри» [85] Адамович послал Алданову свою французскую книгу: Adamovitch G. L’autre patrie. P.: Egloff, 1947. . Прочел не «в один присест», а в несколько, в течение нескольких дней. Книга Ваша поистине сверкает умом и талантом на каждой странице. Надеюсь, Вы этому поверите (хотя мне, как и Вам, случается говорить и неискренние комплименты). Умолите Вашего издателя, чтобы он сделал все возможное для распространения книги: она имеет, по-моему, все шансы на очень большой успех. Послали ли Вы ее видным французским писателям?

По существу книги писать в письме невозможно. Вдобавок, Вы скоро должны быть в Ницце? Я даже не уверен, дойдет ли до Вас письмо. Все же хотел бы сказать несколько слов. Не о политической части книги (ведь в ней есть и политическая часть): каждое Ваше «политическое утверждение» сопровождается неизменно оговорками и контр-оговорками, очень затрудняющими спор, да у меня и нет охоты к политическим спорам. На стр. 243 Вы высказываете те же мысли, какие в моем «Начале конца» высказывал в конце Вислиценус (юг, солнце, книги), и я слишком понимаю эти мысли и чувства для того, чтобы их опровергать: предоставим это Вишняку или Тихонову, для кавалерийской атаки справа или слева (слева, по-моему, Вишняк). Это отнюдь не значит, что я разделяю такие настроения. Просто политика внушает мне нечто весьма близкое к отвращению при полной уверенности в том, что отвращение надо в себе преодолеть. Только как это сделать? Добавлю, что Ваши страницы 247–255 — лучшее, что я читал о советской литературе.

Удивило же меня (очень) обилие в Вашей книге того, что Вы называете на стр. 187 les reflets galileens [86] галилейские отражения (фр.). . У Вас бывали эти «рефлэ» и в прошлом, но я не думал, что они в Вас так сильны. Удивление мое — приятное, хотя я человек неверующий. Если бы покойный Мережковский ушел в монастырь, то это, несмотря на тысячи страниц, написанных им о христианстве, удивило бы меня в такой же мере, как если бы в монастырь ушел Эренбург, писавший тридцать лет тому назад недурные католические стихи. А насчет Вас не поручусь. Я, конечно, шучу. Все же Вы преувеличиваете, говоря (стр. 197), будто православие опередило католицизм и даже очень сильно sur la voie des Levites! [87] на пути левитов (фр.). Помилуйте, возможно ли это? Говорю со стороны, но вопрос меня интересует.

Ваши замечания о России в громадном большинстве чрезвычайно умны и тонки. Однако (это единственное мое критическое замечание) и у Вас, даже у Вас есть склонность к особому роду «ам слав». Хочу пояснить свою мысль. По-моему, наряду с классической французской «ам слав», над которой у нас только ленивый не смеялся, т. е. наряду с гранд дюшесс Сашка, есть еще русская «ам слав», выдуманная русской же интеллигенцией, приписывающая русскому человеку свойства, совершенно для него не обычные или присущие ему не в большей степени, чем другим людям. Не скажу даже, чтобы эти свойства были такие уж лестные, но они почему-то нравятся национальному самолюбию. Всякие бездонности и бескрайности — это тоже гранд дюшесс Сашка. За единственным исключением Достоевского (да и то), ни один большой русский писатель не был «крайним» ни в философии, ни даже в политике. Вы скажете, Толстой. Но все-таки положите на одну чашу фантастических весов его публицистику, а на другую — остальное. Ведь все-таки Пушкин, Гоголь, Тургенев, Тютчев, Гончаров, Герцен (даже он), Писемский, Салтыков, Островский, Чехов были либо либералы разных оттенков, либо умеренные консерваторы. (Хотел было добавить Лескова, чтобы следовать мо-д-ордр [88] От фр. mot dordre — лозунг. , общему и в Москве, и в русском Париже, и в русском Нью-Йорке, но недавно прочел снова «Соборяне» и «Некуда» — и, ей-Богу, не могу!) «Крайние» персонажи в русской литературе — это Рахметов и, пожалуй, боголюбивый откупщик Муразов [89] Рахметов — персонаж романа Н.Г. Чернышевского «Что делать?»; добродетельный откупщик Муразов — персонаж второго тома «Мертвых душ» Гоголя. , но им во всех отношениях грош цена. Таково же, по-моему, общее правило и в других областях русской культуры от Ломоносова и обычно забываемого Сперанского до Михайловского, В. Соловьева и Милюкова. Бури же и бездонности больше всего любил горьковский буревестник (да еще Иванов-Разумник). Да и сам бескрайний Достоевский в письмах обычно очень ограничивал все свои бездонные глубины, частью, кстати сказать, им заимствованные на буржуазном Западе. Оговариваюсь: Вы в Вашей книге не так уж много места бескрайностям и уделяете, но маленький грех в этом отношении есть и у Вас. Надеюсь, Вы на меня не рассердитесь? Я так высоко ценю Вашу книгу, что могу это сказать.