Андрей Посняков - Пропавшая ватага

Догорая, таял синими углями костер; негромко переговариваясь, казаки, зевая, расходились почивать – кто здесь, в остроге, а кое-кто – и «на посаде», в недавно поставленных избах да чумах – с черноглазыми прелестницами под боком.

Краем глаза заметив неслышно подошедшего остяка, Иван кивнул Михейке Ослопу:

– Пошли, друже, подмогнешь кой в чем. А ты, Маюни, жди. Мы сейчас. Получишь свою долю, не сомневайся!

Спустившись в ледник, занимавший весь внутренний двор острога, атаман быстро прошел меж большими плетеными корзинами с запасами мороженой рыбы и мяса, обогнул бочонки с холодной брагой (пару таких распили сегодня на кругу) и, остановившись перед ворохом недавно выделанных тюленьих шкур, обернулся:

– Ну-ко, посвети, Михей.

Бугаинушко поднял повыше смолистый факел.

Иван наклонился, резко откинув шкуры – под ними, в яме, тускло блеснуло золото. Колдовские побрякушки, украшения, позолоченные черепа, уродливые идолы из разных селений… Это еще кроме тех, что были прикопаны в землю.

– Да-а… – не выдержав, прошептал Михей. – Однако!

– Запасец изрядный, – присев на корточки, Егоров зацепил пальцами ворох цепочек и ожерелий. – Сколько ж у остяка нашего доля? Так и забыли определить. Ну, мыслю – этого хватит. И вот еще… Что скажешь, Михей?

– Маюни – проводник справный, – опустив факел пониже, тихо промолвил Ослоп. – И добра нам немало принес. Одначе не токмо о нем одном речь сейчас. Устинья-то, чай, настрадалась…

– Ах, да, – дернулся Иван. – Устинья. Хоть и не положено бабам… а все ж нехорошо обижать. Гм… А вот!!!

Немного подумав, атаман бросил обратно в яму груду браслетов и, наклонившись, вытащил небольшого идола – кривоного, с большим животом и сплющенным ударами отца Амвросия достоинством, размером с локоть и весом примерно с четверть пуда.

– Полагаю, этого хватит.

– Да уж, – Михей хохотнул. – И я так мыслю – остяк не обидится. Да не жаль!

– Не жаль – это уж точно.

В желтовато-оранжевом свете факела тускло блестело уродливое лицо божка с узкими, вытянутыми к вискам глазами и тонкими, искривленными в недоброй ухмылке губами.

– Вот ведь чучело, – сунув идола под мышку, усмехнулся Егоров. – Смотрит!

– Будто что злое задумал, – бугаинушка покосился на божка и поежился. – Я б его в церковь сначала отнес…

– Ничего, – поднимаясь наверх, неожиданно рассмеялся Егоров. – У Маюни бубен есть – не хуже молитв в таких делах помогает.

Оба солнца – и желтое, обычное, и разгоравшееся колдовское – светили сидевшему на веслах остяку в левый глаз, бирюзовые волны несильно били челноку в борт, в море же отражалось синее, чуть тронутое белыми бегущими облаками небо. Как-то уж слишком быстро бежали облака, и Маюни все чаще с тревогой посматривал в небо.

– Не налетел бы ветер, не принес бы волну. Иначе на берегу ждать придется, да.

– Не придется, – сидевшая на носу Устинья, одернув кухлянку, прикрыла глаза…

Остяку вдруг показалось, что супруга его с кем-то разговаривает. Он догадывался – с кем, и потому не мешал, даже не трогал висевший на поясе бубен, да и некогда было – работал, греб.

Ветер вдруг резко ослаб, а потом задул снова, но уже не так сильно, не тревожно, а, скорее, приятно – холодил нагревшуюся от солнца спину.

Маюни не говорил ни слова, не мешая жене общаться с духами, Устинья же, успокоив ветер, погрузилась в свои – не очень-то веселые, но и не особо грустные – мысли. Татарская пленница, дочь разоренного и опозоренного Строгановыми боярина из сгинувшего в лихую годину опричнины рода, Ус-нэ хорошо понимала, что особого спокойствия там, куда они плывут, не будет. Печора-река, конечно, не строгановская вотчина, но все же – близко, слишком близко. Да и кто знает, может, Строгановы уже наложили на Пустозерский острог свои жадные руки, и тогда… Правда, кто сможет узнать в супруге лесного охотника испуганную боярскую девочку? Лет-то сколько прошло. А, впрочем, не так уж и много. Это в колдовской земле казалось – с десяток годков пролетело, не меньше, а на самом-то деле – всего-то три года! Три! На Пустозерье-то еще и знакомые могут встретиться – по той, прежней, жизни, знакомые – приказчики, купцы, мореходы. Узнает кто, донесет?! Будет уже спокойствие… Строгановы памятливы и мстительны, как все богатеи – мелочны и жестокосердны.

Нет, на Печоре-реке лишь пересидеть, в лесах заимку сладить, а потом… потом – в Архангельский городок поселиться, у воеводы тамошнего разрешения испросить, поставить избу. Золота, слава богу, – с избытком. Выходит, не зря все, не зря… Однако – честно сама себе признавалась Устинья – злато это что-то вовсе ее не радовало, точнее, не так радовало, как вроде должно было б. Будто украли они это золото, приобрели не по праву. Да и сам идол – надменный, страшный – словно бы насмехался: мол, подождите, поглядим еще, как все сложится – так, как надобно вам… или – мне!